Голос сердца - [3]
На краю грязной дороги и большого пустыря стоял серый, крошечный домишко. Далее виднелась какая-то яма, а за нею поле, покрытое кучами. Эго были свалки мусора.
— Тут, — неожиданно воскликнула нищенка и юркнула в калитку за серый забор маленького домишка.
Офицер и дама последовали за ней. Но, переступив порог калитки, они остановились.
— Какой ужас! Какая грязь, какой запах… Неужели тут живут люди? — воскликнула молодая женщина.
Между тем девочка прошла между кучами грязного тряпья, костей и еще каких-то свалок и юркнула в низкую закоптелую дверь подвала. Офицер и дама последовали за ней, при чем, поскользнувшись от прилипшего снега, чуть не упали…
Одуряющий запах копоти, гнили, сырости, густой туман скверного табаку, какие-то сиплые голоса, детский плач и брань ошеломили вошедших.
— Говорю, что ты разбойник, пьяница и душегуб! — кричала какая-то женщина в лохмотьях, стоявшая посредине подвала с ребенком на руках. Около неё копошилось еще двое детей. В углу на тряпье ворочалось что-то большое, темное, страшное, — хрипело и не могло подняться.
— Молчи… Молчи, говорю тебе… А то плохо будет, — хрипло бормотал пьяный.
По углам подвала виднелись какие-то люди.
— Боже мой, какой ужас! — воскликнула молодая дама, хватая за руку офицера.
В подвале был полумрак от коптевшей лампы, но люди в углах все же заметили вошедших. Произошло движение, переполох. Все взволновались и что-то тихо заговорили; некоторые попрятались, другие вышли вперед, дети перестали плакать.
— Слышь ты, пьяница, смотри, офицер пришел!.. Попадет тебе, — грозным шепотом проговорила женщина, толкая пьяного человека, лежавшего в углу.
— Ваше благородие… Не боюсь!.. Потому ты жена… Молчи! — бормотал тот.
Офицер и дама подошли к женщине. В полумраке они заметили согнутую спину, страшную худобу и огненно-рыжие волосы.
— Скажите, это ваша девочка? — спросил офицер, указывая на нищенку, которая присела на пол и оттирала застывшие руки.
— Моя, моя… Что она еще натворила? Уж не стянула ли что у вашего благородия? Конечно, ребенок без присмотра… Злые люди всему дурному научат… Мы ее в строгости держим… Не позволяем баловаться.
— Скажите, это ваша родная дочь? — замирающим голосом переспросила молодая женщина, и глаза её загорелись явной тревогой, и она вся впилась в незнакомую женщину.
Та ответила спокойно и уверенно, даже подсмеиваясь:
— Моя… Наша родная дочка… А то как же… Хорошая девочка… Помощница она у меня… А муж — одно горе… Девчонка все делает: с ребятами няньчиться и постирает когда, а не то посбирает на улице… В бедности, господа, всему выучишься.
— Она на вас совсем не похожа… Она такая черненькая, — тихим, каким-то отчаянным голосом сказала дама.
Она хотела еще что-то сказать, но вдруг пошатнулась и чуть не упала. Офицер испугался и поддержал ее.
— Маруся, тебе дурно?.. Дайте табурет скорее! Марусечка, присядь. Дайте воды скорее.
Дама присела на табурет, поданный ей. Вскоре она пришла в себя и опять повторила свой вопрос.
— Отчего она на вас не похожа?..
— Кто? Девчонка-то? А кто ж ее знает, — резко ответила женщина. — Непохожа то, непохожа на самом деле: я — рыжая, муж мой белобрысый. Она, должно быть, в дядю, мужнина брата. Тот быль черный, как таракан…
— Зачем же вы, мать, такую крошку посылаете за десять верст собирать милостыню? Она замерзла, посинела… — с горьким укором сказала дама.
— Нищета наша горькая посылает, барынька, а не мы… Разве мы детей ваших не жалеем…
— Плохо жалеете… Девочка бегает одна, в стужу. Ее отовсюду гонят… Мало ли что может случиться…
— Знаем мы, сударыня… Коли бы не нужда, так и мы бы наших детей, как дамы в шляпках, растили, — сердито проговорила женщина.
— Чего там!.. Гони их!.. Не разговаривай! И девчонку гони… — вдруг на весь подвал закричал в углу пьяный, пытаясь встать и с ворчаньем опять повалившись на пол.
— Вот так всегда… Все из-за него, из-за пьяницы, горе мыкаем и нищету терпим, — сказала женщина и громко заплакала. Заплакал и грудной ребенок у неё на руках.
— Пойдем, Маруся, — сказал офицер.
— Сейчас, сейчас… А сколько лет вашей девочке? — обратилась она к женщине.
— Семь лет… В Ольгин день ровнехонько семь лет исполнилось. Мы ее Ольгой и назвали, — сквозь слезы проговорила рыжая женщина.
— А нашей было бы восемь, — сказала молодая женщина офицеру и громко вздохнула.
— Пойдем, Маруся, — тоскливо повторнл офицер.
— Сейчас… Сейчас… — ответила дама и опять обратилась к женщине в лохмотьях. — Послушайте. Вот я купила вашей девочке чулочки… Теплые сапожки. Пожалуйста, не пускайте ее в такие морозы… Вот еще для неё немного денег. Накормите ее, напойте молоком.
Женщина видимо была поражена такой щедростью незнакомой барыни и заговорила плаксиво, униженно кланяясь:
— Спасибо вам, добрая барынька. Пожалели неповинного младенца… Господь вам воздаст сторицей… Материнское сердце кровью обливается за детей своих. Спасибо вам.
— Ишь, нашей хозяйке какое счастье привалило… — послышались среди сидевших по углам мужчин и женщин, очевидно подвальных жильцов.
— Как она теперь поет, по-лисьи. Хитрая баба… Лгунья она…
— А девчонка у них хорошая. И ребятишек жалеет. Сама-то ни одной копейки не утаит и на леденцы не проест… Что правда, то правда, — говорила какая-то хромоногая старуха, притоптывая.
