Голос из толпы. Дневниковые записи - [34]

– Нет никакого руководства! Спросят по телефону (ехать-то к нам далеко, двадцать километров), ври что хочешь. Один раз в год приедет Шарковкин на собрание – и все. Сильно звонят, когда отчета не пошлешь с собрания. Случай был. Мы посеяли кукурузу. Приехал парень, что в газете работает (он в нашей деревне живет), узнал об этом и напечатал. А в райкоме не знают, не спрашивают. Но в общем-то заботятся, звонят: проведите то, это… Если надо, мы проводим собрания сами, без звонков. Когда райком советует делать, что не нужно делать в колхозе, мы не делаем, врем, что выполняется. Но постановят на колхозном собрании устроить воскресник, мы, комсомольцы, выходим первые. Какую другую работу по колхозу надо сделать, мы тоже первыми начинаем.

– Сколько у вас комсомольцев?

– Двенадцать. Больше половины – колхозники.

Вечером мы с Быстровой пошли в клуб.

До начала лекции я присел покурить к собравшимся возле клуба бородатым старичкам. Разговорились.

– Да, – сказал я, – живете вы лучше, чем в «Разгаре». Вон клуб какой! И школа есть.

– Они там, в «Разгаре», даже не моются, – хихикнул один из дедков.

– Спасибо советской власти – помогает, – монотонно поддакнул другой.

– Да, да, правительству нашему спасибо! – поддакнул кто-то. – От поставок освободило.

«Хитрят, наверное», – подумал я и, подыгрывая своим собеседникам, с воодушевлением произнес:

– Лет через двести вообще будете во как жить!

– Какое двести! Через пятьдесят.

– Однако ж, – несмело раздалось с другого конца скамьи, – при Столыпине-то, при хуторах было попригожее.

– Не гунди! – решительно возразил тот, что сидел рядом со мной. – Разве можно было раньше, чтоб рабочий в санаторий попал! А нынче рабочий – главный, он в санаторий – прежде всех.

Затем разговор перекинулся на международную политику, и тут старички проявили необычное рвение – видно было, что радио они слушают внимательно, – и буквально засыпали меня вопросами, большинство которых вертелось вокруг проблемы мира и войны. Общее мнение было единодушным: если начнется война с американцами, мы их задавим. Атомная бомба не страшна. Как сказал товарищ Сталин, успех решает народ, а не атомная бомба.

На объявление о лекции собралось человек десять. Я прочитал им лекцию, вернее побеседовал на тему лекции, и остался в Григине на ночлег.

В понедельник, отмахав 20 километров, я вернулся в Шугозеро и провел здесь три дня, понапрасну ожидая, когда райком ВЛКСМ соберет местную группу докладчиков, чтобы их проконсультировать (их, наверное, и в природе не существовало, этих докладчиков). Дважды срывалась моя лекция и в поселковом клубе. Шарковкин попытался оправдаться, объясняя срыв лекций бездеятельностью заведующего клубом: «Он не хочет работать, просится уйти, а мы не отпускаем. Замены нет».

В книжном магазине мне попалась брошюра о сочетании личного и общественного в колхозах. Встретились в ней слова В. И. Ленина о том, что «хозяйство нужно строить на личном интересе, на личной заинтересованности, на хозяйственном расчете».

Слоняясь по поселку, я набрел на Доску показателей, где была отражена работа колхозов района, и мог сравнить «Явосьму» и «Разгар» с другими колхозами. По картофелю «Разгар» занимал последнее место, 26‐е. Правда, по силосу он стоял на 11‐м. «Явосьма» по картофелю была на 15‐м, по силосу – на 18‐м месте.

В районной газете мое внимание привлекла заметка, в которой рассказывалось о вступлении в колхоз комсомольцев. Каково же было мое удивление, когда в числе сознательных, передовых комсомольцев, вступивших в колхоз добровольно, я увидел фамилию Быстровой!

В этом же номере газеты был помещен фельетон, пестревший такими, например, выражениями: «скрипя душой», «впирая взгляд», «доказывал о пользе похмелья».

Я рискнул зайти в редакцию газеты. Ее редактор Зуев, когда я ему поведал о случае с Быстровой, запальчиво ответил:

– Я вам найду в этом районе двадцать возов отрицательного! Вы мне найдите хорошее! В наших условиях к факту надо подходить с особой стороны.

Разве можно, возразил я, выдавать за хорошее явный обман?

«…Найдите мне хорошее!» – до сих пор стоит в моих ушах голос Зуева.

Немало встретил я грустного, обескураживающего в колхозах, да только вот настроение, вынесенное оттуда, почему-то не было печальным. Слишком глубоко отозвались в моих чувствах надежды людей на лучшую жизнь, их планы поднять целину (не где-нибудь на Алтае, а здесь, под боком редакции районной газеты). Слишком впечатлительно для меня было хотя бы то, что в доме Быстровых я видел лишь металлические ложки. «Деревянные – толстые, неудобные», – объяснила мне хозяйка. Не только трактор вытеснил соху, металлические ложки вытесняют деревянные – вроде бы наивное сопоставление, и все-таки!

Или – сижу в буфете. Ловлю отрывки разговоров, что идут между собутыльниками за соседним столиком. Один из них произносит: «Ежели молодой человек ошибается, его надо поправить. Коллектив должен его поправить. Такая наша советская политика!»

Все это, может быть, мелочи. А не мелочи? К примеру, следующее: отсутствие электричества и радио в деревнях, даже бедных, кажется людям каким-то анахронизмом. Электричество и радио, книга и газета прочно вошли в быт деревни – это не выдержка из доклада на торжественном собрании, это сама действительность.