Голос друга - [25]

Молодой господин приподнял котелок, почтительно приложился к пухлой ручке дамы.

— Счастлив видеть вас, ma tante! — сказал он. — Счастлив и польщен, — вы балуете меня своим вниманием! Ваши родственные чувства, ваша энергия — неизменны…

— Потолстел, чего не следовало бы делать, возмужал, — говорила дама, разглядывая его в лорнет. — Как отдохнул? Как погода в Ницце? А в Париже?.. А у нас, — негромко и торопливо добавила она, — тебе писали? Больна бедняжка Натали, нездоров Николенька…

Приезжий сокрушенно покачал головой, взял тетушку под руку, и они неторопливо пошли к выходу на вокзальную площадь.

Лихач помчал их к центру города. Приезжий и его спутница, казалось, не обратили внимания на невзрачного человечка в помятой шляпе и рыжеватом пальто с поднятым, несмотря на теплую погоду, воротником, также нанявшего извозчика и ехавшего в некотором отдалении следом за их сверкавшей лаком пролеткой.

На углу многолюдной, шумной Садовой приезжий господин что-то шепнул своей тетушке. Лихач придержал лошадь, и полная дама сошла. Она мгновенно затерялась в потоке прохожих — только на одну минуту мелькнула ее красивая шляпка, — потом проворно юркнула во двор большого дома с двумя выходами на другие улицы и пропала, исчезла, словно растаяла.

Лихач привез приезжего к подъезду гостиницы на одной из центральных улиц. Это была далеко не первоклассная гостиница, как можно было ожидать, и молодой господин занял в ней недорогой номер. Впрочем, он пробыл в нем не больше получаса и вышел из гостиницы помолодевшим лет на десять.

Теперь на нем была скромная пиджачная пара, мягкая широкополая шляпа. Самодовольная солидность его осталась в номере — вместе с холеной бородкой, золотыми очками, котелком, тростью, заграничным пальто и пустым чемоданом. С независимым видом прошел он мимо дремлющего на стуле швейцара, держа под мышкой туго набитый портфель. Быстро, насмешливо посмотрел на человечка в рыжеватом пальто, закуривавшего на углу, и, повернувшись к нему спиной, зашагал по направлению к Лубянской площади. Там он нанял извозчика и вскоре отпустил его в переулке недалеко от Чистых прудов. Осмотревшись по сторонам, направился к остановке конки. На конке поехал назад — через центр в Замоскворечье.

И все это время, когда он жадно разглядывал улицы, дома, свежую зелень бульваров, с его лица не сходила радостная, немного даже умиленная улыбка. «Москва! Моя Москва!..»

Добравшись после двух пересадок до Замоскворечья, он долго бродил по кривым переулкам, проходил проходными дворами. Наконец, поднялся на третий этаж старого кирпичного дома и негромко постучал в дверь, обитую клеенкой.

2

— Вот такие-то дела, дорогой друг! Положение, как видишь, довольно сложное… Провалилась Берман, провалился Нестеров. У него нашли оружие, литературу. Убежден — это дело рук провокатора… Ну, да голов мы не вешаем! Хорошо, очень хорошо, что ты приехал: дел невпроворот. И каких дел, Миша! Народ проснулся — ему нужны теперь не слова, а дела!

Худой высокий старик погасил в пепельнице докуренную папиросу и тотчас закурил новую. Внимательно, ласково посмотрел на своего молодого гостя поверх очков.

— Рассказывай, как вы там, — спросил он. — Как здоровье Плеханова, — слышал, он прихворнул…

— Георгий Валентинович здоров, бодр и, как всегда, в неустанных трудах, — отвечал Михаил, откликавшийся и на имя «Алексис», как окрестила его на вокзале «тетушка». — Он работает над новой книгой. Хочет, как я понял, показать в ней, что только Маркс поставил философскую и историческую науки на действительно научную почву и тем самым вооружил пролетариат теоретическим оружием могучей силы… Ну, а вообще-то все мы в нашем невольном изгнании живем только мыслями о родине. Томимся, порой тоскуем, но голов тоже не вешаем!

— Тебе, Миша, надо быть очень осторожным, — сказал старик. — Они живо узнают — если уже не узнали, — что за птица прилетела в Москву. Слежка усилится за каждым из нас… Раньше чем дня через три ты не сумеешь уехать в Питер. Я бы советовал тебе до отъезда побыть здесь — у меня как будто пока безопасно. А вообще говоря, похоже, Вера Дмитриевна привела на хвосте филера на вокзал. Это худо!

Он помолчал, закуривая новую папиросу, и продолжал:

— Будешь в Питере, повидай кого-нибудь из брусневцев. Самого Михаила Ивановича Бруснева ты не найдешь… Ты, конечно, знаешь об организованной ими стачке на заводе Торнтона и в порту, о проведенной ими первой рабочей маевке… И вот что — обязательно повидай Ульянова. Он недавно в Петербурге, — с августа прошлого года…

— Ульянова? Не родственник ли Александра? Или однофамилец?

— Младший брат Александра — Владимир. Я помню его еще совсем юношей в Казани, он вступил там в марксистский кружок, организованный Федосеевым. Несмотря на молодость — образованнейший марксист! Светлая голова и человек дела. Такие-то и нужны нам сейчас! Ну, да сам увидишь…

— Я, признаться, счастлив снова оказаться в Москве, с вами! — сказал Михаил. — Истосковался там, в хваленом Париже… Как ты, однако, надымил, Аркадий Семеныч!..

Он открыл форточку и несколько минут с наслаждением вдыхал прохладный воздух, глядя на бледное вечернее небо и молодую зелень деревьев в саду напротив.