Голос друга - [23]

«Разбойники» и «чудовища» Лусто и Габуш томились в своем вынужденном плену. С величайшей охотой брались они за любую работу по дому. Лусто целыми днями пропадал на чердаке — ремонтировал сваленную там старую, отжившую свой век мебель. Медная посуда, которая была гордостью Жанны, хозяйничавшей вместе с Жозефом в опрятной кухне, теперь, стараниями Габуша, могла поспорить ослепительным блеском с жарким майским солнцем.

Прошло два-три дня, и госпожа Синьяк не могла не обратить внимания на необыкновенную рассеянность и нервозность Жанны, чаще всего проявлявшиеся в присутствии Габуша. Все валилось из рук девушки, а ее кокетливые чепцы приобрели с помощью крахмала белизну и твердость фарфора.

Непонятней же всего было то, что старый добряк Жозеф, убежденный поборник порядка и покоя, проявивший в ту памятную ночь не слишком большое мужество, сдружился с бунтарями-коммунарами. Каждый вечер он зазывал их в свою комнату, запирал дверь, наглухо завешивал окно и в каком-то странном оцепенении слушал рассказы о героях коммуны. О безумной отваге генерала Домбровского, бесстрашно разгуливавшего на валу, близ ворот Мюэтт, под пулями версальцев, словно поддразнивая врагов, и потом смертельно раненном на улице Мира. О знатной и богатой красавице-русской, назвавшейся Дмитриевой, вставшей под этим именем в ряды коммунаров. О любимице детей учительнице Луизе Мишель, организовавшей походный госпиталь. О детях, проявивших удивительную храбрость и стойкость при защите ворот Мальо. О совсем молодом пареньке, мужественно перенесшем ампутацию правой руки и воскликнувшем, поднимая левую: «У меня осталась эта для службы коммуне!» О старом коммунаре Делеклюзе, в одиночку поднявшемся на баррикаду на площади Шато-д’О, чтобы умереть на боевом посту…

— На одной из баррикад предместья Тампль, — рассказывал Габуш, — самым неутомимым стрелком был мальчик лет десяти. Баррикаду захватили версальцы, всех ее защитников поставили к стене… Мальчик попросил у офицера три минуты отсрочки: в доме напротив живет его мать — он отнесет ей серебряные часы, единственную свою драгоценность. Офицер отпустил его: — «Струсил щенок!..» И вдруг: «Вот и я!» Через три минуты мальчик подбежал к стене, прислонился к ней рядом с трупами своих расстрелянных товарищей…

Старый Жозеф опускает голову, закрывает лицо руками.

— Это — герои, — бормочет он, — это — святые!..

Возможно, оставшись один, он молился за упокой душ коммунаров…

У госпожи Синьяк были все основания подозревать, что не одна бутылка вина из подвала, которым гордился ее муж, была осушена в честь Луизы Мишель, Домбровского, Делеклюза, Луи-Эжен Варлена, принявшего от версальцев мученическую смерть на крутых улицах Монмартра, и других героев…

Нередко бывало и так, что Лусто и Габуш сидели в темном углу кухни или на чердаке хмурые, печальные. И все — и госпожа Синьяк, и Жанна, и Жозеф — понимали: нелегко молодым людям прятаться, находиться в безопасности, когда их товарищи гибнут под пулями и штыками озверелых солдат.

Старый повар ободряюще хлопал по плечу то одного, то другого и, подняв кверху костлявый палец, изрекал:

— Терпение, друзья мои, терпение!.. Выждать и сохранить силы — это тоже путь к победе!

Просто удивительно, откуда у него такие мысли!

Габуш попросил у госпожи Синьяк книгу — скоротать за чтением время. Он оказался весьма начитанным, знал большинство книг, предложенных ему. Госпожа Синьяк подумала и дала Габушу старенькую книгу в потертом кожаном переплете, — она достала ее из потайного ящика своего секретера.

Коммунар с недоверием смотрел на книгу, которую предложила ему эта немолодая странная дама, — буржуазка, спасшая им жизнь. Ни имя автора — Франсуа Тибо, ни название книги — «Рассуждение о свободе человека» ничего не сказали ему: этой книги он не знал.

Уединившись на душном чердаке, он удобно расположился у слухового окна в отремонтированном Лусто кресле и раскрыл старенький томик. Первые же страницы потрясли его. Он залпом прочитал книгу и больше часа сидел у окна, думая о прочитанном, даже не отозвался на приглашение Жанны идти ужинать.

Потом книгу читал Лусто. А потом, как догадывалась госпожа Синьяк, коммунары прочитали ее в одну из ночей Жозефу.

Она не могла утверждать, что именно это явилось причиной пережаренного кроличьего рагу, поданного на следующий день Жозефом к столу. Но чем же иным объяснить, что старик остался равнодушным к порче жаркого, непревзойденным мастером которого он считался до сих пор?

— Сударыня! — сказал Габуш, возвращая книгу. — Что за чудо эта книга!.. Честью клянусь, читая ее, забываешь, что мы разбиты, и словно бы слышишь призыв боевой трубы: коммунары, на баррикады! И веришь, веришь — правда непобедима!

— Я рада, Габуш, что вы так оценили книгу, — отвечала госпожа Синьяк, не скрывая своего волнения. — Я знала многих благородных людей, которые, читая ее, переживали то же, что и вы…

— Простите, мы, я и Лусто, давно хотели спросить, да не решались: почему вы приютили нас? Когда в ту ночь вы открыли дверь, я думал, вы кликните версальцев, и, готовясь умереть, сказал: да здравствует коммуна! Но вы спрятали нас. А теперь еще — вот эта книга…