Голос булата - [62]

Микулка глянул на Извека и встал, повинуясь поданому десятником знаку.

– Благодарствуйте, храбрые витязи! – поклонился паренек и одним духом осушил чеканный серебряный кубок.

Тут же пьяный говор закрутился вокруг новичка, потому как мысли уже цеплялись за самое близкое и простое. Пророчили славное будущее, восхваляли смелость и находчивость. Паренек как-то неуютно себя почувствовал, не привык, чтоб его хвалили. Даже дед Зарян чаще казывал слово "дурень", чем скуповатое в его устах "молодец". А тут распелись прямо аки соловьи.

Да еще и воеводу Тита помянули. Мол какбы не его поспешность и дурь надменная, так взяли бы Полоцк куда меньшей кровью. Надо, баяли спьяну, старшим воеводой молодого Микулу сделать, вот то бы толк был. Ему, поди, и рать не надобна, коль он с десятком тиверцев стены одолел.

Сам Тит сидел хмуро, на насмешки не реагировал, только заливал кипевшую внутри злобу старым ромейским вином.

– Плохо дело! – задумчиво протянул Голос. – Врага ты себе нажил не самого слабого. Береги спину! Такой сзади ударит, даже не задумается.

Пир был в разгаре. Владимир встал с кресла и поднял руку, призывая к молчанию. Все почтительно затихли, а до кого не дощло сразу, те опомнились от многчисленых тычков в бока, побурчали и стихли.

– Бояре, воеводы и славные витязи! – сильным задорным голосом обратился к пирующим князь. – Вот и одержали мы победу, в которую не все верили. Теперь пойдем в столькный Киев, защищать покон и веру отцов-дедов наших. Худые дела творит брат мой Ярополк, не принял ни одной от меня грамоты, побил послов, посмеялся надо мной. А хуже всего то, что повинен он в смерти Олега Древлянского, а значит и против меня оружие точит. Говорят, что хочет он одного на Руси князя, чтоб вся власть в его руках была. Верно… Вот и будет ему один князь. Да только не тот, коего он на Киевский стол метил.

А коль возьмем Киев в свои руки, если помугут нам в том древние наши Боги, то будет старый покон и старая вера, и обычаи старые. Не позволю я ворогу по кускам Русь растащить, еше отберу и то, что за смутное время отпало. Пойдете со мной?

– Хоть к Ящеру в зубы! Куда позовешь, князь! – заорали пьяные голоса.

Владимир улыбнулся и с легким кивком продолжил:

– Не зря я верил в вас, соратники мои! Разрознена Русь, развалена, всяко племя себя мнит превеликим, а по сути что? Ломятся под ворогом аки прутики! А уж коль соберем мы эти прутики в вязанку, то кто их изломит? Пришло время славить Русь и словами и делами, и трудом и победами боевыми. Коль сядем в Киеве, соберу я всех кощуников, певцов-музыкантов, витязей могучих на знатный пир, с поклоном попрошу Руси служить, крепить ее славу и силу. И сделаем ее покрепче ромейской империи, что протянулась через два моря. Разве не русичи краше всех песни поют? Разве не наши вои в одиночку против целой рати биться в силах? Вот молодой витязь, безвестный Микула, что стдит праворуч от меня. Жил незнамо в какой глуши, а каков в бою оказался! Сколько по всей Руси таких безвестных героев? Всех созвать надо, всех в единый кулак соеденить.

Заорали воодушевленные воеводы, зазвенели кубки, полилось вино и мед. Владимир сел и присоеденился к веселой гулянке, шутил, смеялся со всеми.

У Микулки уже от меда и шуму начинала кругом идти голова, а пузо едва пояс с пряжки не срывало, так отяжелело от еды и питья.

Ближе к полудню князь покинул трапезную, пошел совет держать с воеводами. О чем – никто не ведал, но Тита с собой не взяли.

Паренек подметил, что народ потихоньку из-за столов разбредается на свежий воздух, решил и сам пойти пройтись, а то уже никаких сил сидеть не осталось. Он встал и на нетвердых ногах двинулся к черному выходу, придерживая рукой Кладенец, непривычно бивший в ногу. Оттуда до ворот ближе, а там и лесок, полежать на траве, облака поразглядывать. После такой еды это самое дело.

Облаков и впрямь набежала целая отара, но они были белыми и игривыми, как ягнята, прыгающие на голубом лугу неба. Микулка отвязал коня, миновал восточные ворота, разминая пыль новенькими воловьими сапогами, перешел гостинец и увалился в траву на окраине леса, оставив Ветерка порезвиться на воле. Облака играли вверху, меняли очертания, соеденялись друг с дружкой и разбегались послушные ветру.

Паренек с грустью вспомнил Диву, единственного своего живого друга, если не считать благосклонного к нему десятника Извека. Дивушка… Милая, таинственная. Добрая… Где она сейчас, кому помогает? А может сидит и грустит в своей пещере у моря.

Паренек погрузился в мечтательную полудрему и с трудом выкарабкался из нее, заслышав близкий треск веток под чьими-то ногами. Он вскочил, еще ничего не воспринимая вокруг, едва разлепив тяжелые веки. И тут же его сбили тяжелым ударом. Микулка потянулся за спину, ища рукоять, но ее там не было, а болтавшийся на поясе меч только мешал двигаться. Он пополз на четвереньках и снова получил сокрушительный удар по ребрам, да так, что чуть дух из него не вышибло.

– В омут его тяни! – раздался знакомый суровый голосище Тита. – Тут недалече. И добавь ему, чтоб не дергался.

– А меч? Забрать?

– Да ну его к Ящеру! Чтоб потом по мечу нас и отловили как татей? Пусть остается, быстрее на дно утянет.