Голос Америки - [6]

Мэри любилаотца: большого, веселого, шумного, всегда, правда, чуть пьяненького, -- но очень доброго человека, воспитавшего ее самостоятельно, потому что мать, когдаМэри не исполнилось и пяти, сбежалас отцовым адъютантом, -- любила, и любилатакого, каков отец есть, то есть и с пьянкой, и с солдатским юмором, и с музычкою, и с главным бзиком: махровым -- как шутил он сам -- американофильством, которому обязанабылаклоунским своим именем, -любилаи охотно потакалавсем отцовым слабостям. Но что мог подумать, почувствовать человек посторонний, неподготовленный, в данном случае -Никита, когда, например, вручал ею же, Мэри, заготовленный подарок: американскую маечку, -- выбежавшему вприпрыжку навстречу дочкиной машине генералу, седому толстяку в джинсовом костюмчике Wrangler, накоторый нашиты и погоны, и лампасы, и золотые дубовые листья, и прочие атрибуты генеральского достоинства? Что мог подумать посторонний человек, увидев, как летят натраву дачной лужайки и звенящая орденами и медалями курточка, и в талию пошитый фирменный батник, и джинсовая же кепочка-жокейкас кокардою и парчовым кантом, агенерал, не в силах потерпеть и минутки, натягивает подарок наобширный, седой оголенный свой торс, и надпись "Keep smiling! The boss loves idiots!" устраивается поперек груди, -- ну-ка, переведи, дочка, что написано! Я, знаешь (это Никите), -- я, знаешь, пацан, хоть и люблю американцев, детей сукиных, аязык их лягушачий учить ленюсь. Мы когдас немцем воевали, так те тоже: нихферштей, нихферштей, акак границу мы ихнюю перешли -- живо все по-русски зашпрехали. Так чт, говоришь, написано? (сновак дочери). Держи улыбку! перевела. Боссю н-ну, то есть, начальникю любит идиотов! Это, что ли, про моего маршала?! В самую помидорку попал, пацан, в самую помидорочку! Удружил подарочком, ничего не скажешь, спасибо, пацан, спасибо! Жалко, маршал мой тоже по-американски ни бум-бумю

А что мог подумать Никита, когда, часом позже, достал генерал Обернибесов военных еще времен баян и, мечтательно склонив голову к мехам, завел американский свой репертуар: "Хэлло, Долли!", да"Караван", да"Когдасвятые маршируют", -- ладно еще играл бы только, ато ведь и петь начал шутейные переделки собственного изготовления: говеный сыч = шары залил, говеный сыч ша-ры-за-ли-илю

Мэри потрясающе ясно вспомнилапобелевшее, с прикушенной губою лицо Никиты: минут запять до двенадцати прислуживающий надаче сержант внес огромный отцовский филипс, пробивающий любую глушилку, и доложил: так что аппарат настроенный. Слушайте, пожалуйста, наздоровьичко, и отец повернул верньер, умрите! цыкнул напьяненьких гостей. "Голос Америки"! "Программадля полуночников"! Я, знаешь, пацан, ни одной "Программы для полуночников" не пропускаю вот уже лет пятнадцать, очень я этот самый "Голос Америки" люблю: врут они меньше наших разав три меньшею Илию (прикинул) -- в двас половиной. А намоем посту правду знать положено. У нас, конечно, белый ТАСС-тарантас есть, но он, знаешь, тоже тогою Тихо! начинают! сам себя оборвал, -вспомнилапобелевшее, с прикушенной губою и от этого, казалось, еще более красивое, но и более недоступное лицо Никиты и страшный, безумный взгляд, брошенный Никитою настарого папкиного товарища, дядю Колю, которого Никитазаглазаназывал Трупцом МладенцаМалого и под началом которого (кстати, по мэриной же тайной протекции взятый; у Мэри хватило умане посвящать Никиту в свое благодеяние -- он не простил бы ей ни зачто) -- служил в особо таинственном каком-то отделе КомитетаГосбезопасности, расположенном в специальном здании нанабережной Яузы. Даи у самого дяди Коли лицо сильно посерело в тот момент, посерело и озверело, но это для Мэри неожиданностью не было: дядя Коля лютой, личной ненавистью Голосаненавидел и не раз ругался с отцом, что тот их слушает.

Но, видать, последней каплею, переполнившей, что называется, чашу никитиного терпения, быланеизвестно зачем затеянная несколько перебравшим отцом ночная поездканаего службу, накнопочку, как он любил выражаться. Гостей уже никого почти не осталось, дядя Коля, злой из-за"ГолосаАмерики", наорал наотцаи обиженно пошкандыбал наэлектричку ноль-сорок, так что в "Волге", не считая солдата-шофера, сидели только они втроем: сам Обернибесов, Мэри и Никита.

Повиляв с полчасамежду сосен по узким, хорошо асфальтированным дорожкам, въезд накоторые простым смертным был заказал светящимися кирпичами, атакже явными и секретными постами солдат, "Волга" уперлась в металлические воротас огромными выпуклыми пятиконечными красными звездами, приваренными к каждой из двух створок, в ворота, что прикрывали въезд занесоразмерно высокий забор.

Таких ворот перевидывал Никитазажизнь не одну, надо думать, тысячу: воинская часть как воинская часть, но зрелище, открывшееся ему потом, когда, узнанные и пропущенные, оказались они натерритории кнопочки, -- зрелище это могло, конечно, не только поразить неожиданностью (Мэри понималаэто сейчас слишком отчетливо), но и вызвать своей неестественностью, фиктивностью чувство эдакой презрительной гадливости, особенно если учесть, что предстало перед взглядом весьмауже раздраженным. Парк культуры и отдыхарайонного масштаба -вот как выгляделакнопочкаизнутри: мертвые по случаю ночной поры, дежурными лампочками только подсвеченные, торчали среди редких сосен и американские горы, и качели-карусели, и колесо обозрения, и парашютная вышка, и раковинаэстрадки, и все такое прочее, что еще положено иметь парку культуры и отдыхарайонного масштаба. Генерал сказал пару слов наухо дежурному офицеру (в штатском), тот что-то там не то нажал, не то переключил, вспыхнул и замигал над воротами транспарант "Боевая тревога!" и одновременно вспыхнули, замигали, запереливались разными цветами многочисленные лампочки аттракционов, заоралаискаженная "колоколом" эстрадная музыкаи неизвестно откуда, словно прямо из-под земли, выскочилане однасотня молодых парней и девиц, одетых тоже в штатское и относительно разнообразно, выскочила, сталанамгновение в строй и тут же, подчинясь неслышной от ворот команде, рассыпалась по аллейкам, эстрадкам и аттракционам. Молодые люди развлекались, веселились и целовались в кустах старательно, изо всех сил, что создавало впечатление натужности, но довольный Обернибесов натужности не замечал, асмотрел наэту, в сущности, жутковатую катавасию с гордостью и пояснял Никите: маскировочка, пацан, сам понимаешь. Чтобы американцы чего не подумали. Балдеешь? То-то, пацан! Сам все сочинил!