Голодное пламя - [5]

– Черт, Йенс, ну перестань. Я думал, мы поняли друг друга и…

– То, что мы мужчины, – перебил Хуртиг, – не означает, что у нас одинаковые взгляды на жизнь.

– Ну конечно нет. – Шеф вздохнул. – Я подумал, может быть…

– Не знаю, не знаю. До скорого. – Хуртиг нажал «отбой», не дожидаясь, пока Биллинг сморозит еще какую-нибудь ерунду или отпустит очередную дурацкую шутку.

Возле съезда на Сольну он окинул взглядом «Пампас Марину»[3] и ряды парусных лодок.

Лодка, подумал он. Куплю себе лодку.

На школьную спортплощадку Бандхагена обрушился дождь. Сержант уголовной полиции Йенс Хуртиг натянул капюшон и захлопнул дверцу машины. Огляделся, узнал местность.

Несколько раз он бывал здесь в качестве зрителя, когда Жанетт Чильберг играла в составе полицейской сборной. Он вспомнил свое удивление тому, что она так здорово играет – лучше многих игроков-мужчин, а в роли атакующего полузащитника и вовсе изобретательнее их всех. Пробивала открывающиеся подачи, видела пространство как никто.

Хуртиг с удивлением замечал, что Жанетт-футболистка ведет себя на поле так же, как Жанетт-начальница – в кабинете. Авторитетно, но без давления.

Когда в какой-то момент игры ее товарищи по команде начали возбужденно жаловаться на судейство, она встала между ними, утихомиривая скандалистов. Ее слушал даже судья.

Хуртиг подумал: как она там? У него не было своих детей, да он к этому и не стремился, но понимал, что Жанетт сейчас очень нелегко. Кто позаботится о ней теперь, когда Оке удрал?

Хуртиг знал, что история с убитыми мальчиками захватила Жанетт целиком.

И теперь, когда беда случилась с ее собственным сыном, Хуртигу хотелось быть для Жанетт чем-то большим, чем помощник. Хотелось быть другом.

Он ненавидел иерархию, хотя всю жизнь отлично вписывался в нее. Люди имеют разную ценность, и все в конце концов сводится к одной-единственной вещи. К деньгам. Ты – это твой конверт с зарплатой.

Он подумал о тех безымянных мальчиках. Ничто не имеет ценности в шведском обществе. Ничто, кроме системы. Но если один человек пропал, значит, должен быть и другой – тот, кто его потерял.

Классовое общество никто не отменял, просто классы теперь называются по-другому. Знать, духовенство, мещане и крестьяне – или высшее общество и низшее общество. Рабочие или капиталисты.

Мужчины или женщины. Не играет роли.

Сейчас «умеренные»[4] называют себя новой рабочей партией, хотя пекутся в первую очередь о самых толстых кошельках. А в самом низу общественной пирамиды – те, у кого вообще нет кошелька. Те, у кого нет документов.

Опечаленный, Хуртиг побежал к строениям возле гравийных площадок.

Шварц и Олунд ждали его под крышей раздевалки. Увидев Хуртига, они замахали ему.

– Черт, ну и погода! – Хуртиг провел рукой по лбу, стер с глаз дождевые капли. Небо осветилось молнией, и он вздрогнул.

– Боишься грозы, шеф? – Шварц кулаком ткнул его в плечо, улыбнулся.

– Так что тут?

– Мертвая женщина. – Олунд пожал плечами. – Вероятно, была изнасилована, после чего ее забили насмерть. Пока рассмотреть трудновато, но ребята уже ставят палатку. Надо подождать.

Хуртиг кивнул и плотнее натянул куртку. Вдоль длинных сторон футбольного поля помещались огромные прожекторы, и Хуртиг подумал, не позвать ли дежурного, чтобы зажечь их. Но нет, это значило бы нарываться на проблемы. Журналисты наверняка слышали вызов по полицейскому каналу и могут явиться в любой момент. Галдящая толпа местных жителей – совсем не то, что ему сейчас нужно. Лучше всего действовать как можно незаметнее.

– Кто приехал? Не Рюден, а?

Олунд покачал головой:

– Нет. Биллинг сказал – Иво Андрич, потому что мы и раньше с ним работали.

– А я думал, Андрич в отпуске.

Когда Хуртиг в последний раз беседовал с судебным медиком, босниец намекнул, что после расследования по делу убитых мальчиков он вполне может позволить себе долгий отдых.

Сообщение о том, что дело считается закрытым, Андрич расценил как личную неудачу.

– Нет, вряд ли. – Олунд достал упаковку жвачки. – Я слыхал, он уволился, когда нам пришлось прекратить расследование по мальчикам-беженцам. Черт его знает, может, нам самим надо было прекратить… Хотите? – Он протянул упаковку.

Хуртиг тоже чувствовал все это – бессильное отчаяние, смирение.

Приказ спустили сверху, и Хуртиг понял: расследование прекратили, потому что мальчики были нелегальными беженцами. Детьми без удостоверения личности, которых никто не искал, и потому расследование оказалось не таким важным, как если бы речь шла о каких-нибудь светловолосых и синеглазых детках из Мёрбю или Бруммы. Идиоты чертовы, подумал Хуртиг. Душевные инвалиды.

Даже если бы им не удалось поймать убийцу, они установили бы хоть несколько имен. Но все стоит денег, а на этих детей всем наплевать.

Персоны нон грата.

То, что люди одинаково ценны, – это не абсолютная истина.

Спросив разрешения, Хуртиг сунулся в белую палатку и узнал о положении вещей, после чего повернулся и взмахнул руками; в ту же минуту резко сверкнуло, и молния залила футбольное поле белым светом.

Хуртиг аж подскочил. Нахмурился. Он явно чувствовал себя неуютно.

– Андрич скоро приедет. Техники говорят – никаких неясностей. Они уже проверили место. Первые заключения получим через пару часов.