Голодная степь - [56]

А разве не желание показать себя заставляло ее плясать на улицах?

— Теть Маш, вы снам верите?

— Которые плохие, тем верю, а которые хорошие — тем нет. Хорошие не оборачиваются.

— Только плохие оборачиваются?

— Это уж точно. Особенно если увидишь лошадь.

— Какую лошадь, старую или молодую?

— Нет между ними разницы — что старую увидишь, что молодую.

— Ой, ой, теть Маш… Кажется, бригадир идет с какой-то… Нет, быть не может!

— Отчего же не может? А вот и может… Я сама давно на них гляжу. Похоже, Рипа с твоим Горбушиным. Да нет…

— Она его встречать ходила!..  — трагически произнесла Рудена.

— Ну да, если шагают вместе… Хотя, постой, запамятовала я… Она с Романом начальника поехала проводить на станцию.

— А где машина?

— Григорий Иванович велел Роману со станции катить в совхоз, а ей вернуться домой пешком. Вот там, выходит, и встретились.

Рудену била мелкая дрожь, глаза застлало слезами. Какая-то другая идет рядом с Никитой Горбушиным. И не просто другая — опять эта красавица… А в следующую минуту ей непреоборимо захотелось показать этой Гулян, да и Джабаровой, что бригадир занят… Навсегда занят!

И едва Горбушин и Рип подошли к дувалу, она вскочила, побежала им навстречу, босая, с растрепанными волосами, в распахнувшемся халате, под которым была лишь рубашка, с разбега кинулась на шею Горбушину и жадно стала целовать его.

Он остолбенел… Виновато глянул на Рип… И она растерялась от неожиданности, а затем насмешка и презрение мелькнули на ее лице, и она быстро направилась к голубому крыльцу. А Рудена, обнимая, целуя Горбушина, поглядывая вслед удаляющейся Рип, восклицала:

— Как ты долго!.. Я чуть не умерла без тебя!.. Почему не дал мне телеграмму о своем вылете? Ведь ты обещал?!

Замолчала она, лишь когда дверь на голубом крыльце хлопнула. Горбушин тяжело снял со своих плеч руки Рудены, понимая, что она уничтожила его перед Рип… Оправдается ли он перед ней хоть когда-нибудь? Вряд ли… Не отмыться! И что это толкнуло Рудену афишировать их отношения перед людьми?

И какие-то другие мысли теснили сознание и казались ему важными, но понять их мешало все разраставшееся чувство вины перед Рип, да и перед Джабаровой, которая, впрочем, дружеским, всепонимающим взглядом смотрела на него и широко улыбалась. Все же понял Горбушин: это Рудена мстит ему за его безразличие к ней… Одновременно понимал он и другое: открылась возможность положить конец их отношениям, вряд ли будет другой более удобный повод. Он объяснится с ней сейчас же, как только переступит порог комнаты.

С Марьей Илларионовной Горбушин поздоровался, не подняв опущенной головы, затем спросил, дома ли Усман Джабарович.

— С приездом вас, Никита, по батюшке не знаю, уж извините…  — Усман Джабарович в рабочее время дома не бывает! Правда, сейчас уже вечер…

— Тогда передайте ему, пожалуйста, когда вернется, что я приехал и хорошо бы нам встретиться еще сегодня.

— Сейчас вызову по телефону!  — с готовностью ответила Джабарова и поспешила в дом.

28

Шакира в комнате не оказалось, Горбушин это воспринял как удачу. Шакир, проработав с заводоуправлениями два дня на взломе фундамента, сегодня с утра отправился на базар «изучать голодностепское столпотворение» и еще не возвращался, приглядываясь к разноликому, разноязыкому люду, чтобы впоследствии походку или жесты какого-то человека изобразить перед своими друзьями.

— Ты меня удивила, Рудена,  — вешая шляпу, сказал медленно Горбушин.

Рудена в таком начале услышала приговор себе и поняла, что надо оттянуть объяснение, иначе ей придется плохо. Пусть Горбушин успокоится, а там видно будет. И заговорила быстро, волнуясь:

— Подожди, ничего не говори! Ты прежде умойся с дороги, ведь смотри, весь почернел от жары… Снимай рубашку, сейчас я приготовлю тебе воду.  — И она стала метаться по комнате, невпопад хватая то полотенце, то кувшин, то кружку, то табуретку, чтобы поставить на нее таз. Этой суматохой она как бы признавала свою вину и просила у него прощения.

И Горбушину сделалось жаль Рудену. Что ее толкнуло на такое безрассудство? Любовь… А за любовь нельзя мстить, нельзя быть грубым. Сказать же ей сейчас всю правду — это и будет грубость.

Наконец, его прямо-таки измучили идиотские сандалеты-оплетки, и хотелось скорее их сбросить; теперь, когда он уже не шел, а стоял, они причиняли ему боль куда сильнее, чем на ходу. Он присел, сбросил их, почувствовав огромное облегчение. Затем снял рубашку и молча склонился над тазом.

Рудена стала сливать воду. Мысль ее напряженно работала. Рудене вдруг начало казаться, что не так уж она и виновата, что готова она защищать себя и даже нападать на него, ведь счет к нему у нее тоже есть.

— Мой за ушами получше, там полно пыли,  — тоном приказа посоветовала она.

Горбушин это засек. Понял, что приготовилась к защите. И почему-то его агрессивное настроение еще поутихло.

Он подставлял под струю голову, спину, руки, однако вода не освежала.

— Лей.

— Что сказал Николай Дмитриевич? Побранил тебя за самоволку или обошлось?

— Еще!..

Горбушин шлепал себя ладонями, однако вода была отвратительно теплой и освежения не приносила. Потом он разогнулся, принял от Рудены полотенце.