Голодная степь - [37]

В третьем часу ночи Никита провожал Ларису домой. Хотел вызвать такси, путь от Исаакия до Тверской улицы у Смольного далекий, но она сказала, что нужно отдохнуть от шума, такси поймают где-нибудь в пути, и они пошли не по панели, а по мостовой — удовольствие, доступное лишь на праздничных демонстрациях да в такой вот час ночного безлюдья. Дымка белой ночи заставляла смотреть и смотреть на дома, словно в них было что-то призрачное.

Долго брели молча, хорошо чувствуя присутствие друг друга. Невский проспект охватили взглядом, казалось, до площади Восстания сразу… Его невысокие, удивительно разные дома словно куда-то шагали, а кони Клодта в центре шествия то стерегли порядок, то выражали стихийную силищу, поднявшую их на дыбы… Лариса и Никита видели, как дворники кое-где мели панель, парочки еле двигались, плечом прижимаясь друг к другу, такси, пользуясь поздним часом, неслись с недозволенной скоростью…

Лариса предложила отдохнуть в Екатерининском сквере. Вошли, сели на скамью напротив памятника, Никита стал доставать скрипку, испугав Ларису.

— Ты с ума сошел! Я никогда не играла на улице п даже не представляю себе, что из этого получится…

— Вот и проверь, что из этого получится… А я знаю, как тихо ты умеешь… Давай что-нибудь из того, что собиралась играть у Шакира.

И Лариса согласилась. И правда, мелодия на восходе солнца зазвучала до того тихо, что ее, кажется, слышали только они, да отлитые из бронзы сановники Екатерины, да сама она на круглом лабрадоровом пьедестале, застывшая с умной полуулыбкой, да три живых голубя на ее венценосной голове, давно побелевшей от чрезмерного голубиного внимания.

Девушка играла теперь не закрывая глаз, лишь опустив веки, и Никиту вдруг очень тронула исполняемая мелодия: что-то совершенно непохожее на то, что он ожидал услышать. Когда пошли дальше, он спросил:

— Что это было? Что ты играла? Я ждал услышать звон бокалов, ведь свадьба же сегодня.

— А что услышал?

— Кажется, сплошную нежность… Или ошибаюсь? Ведь я плохой знаток.

— Не ошибаешься.

Она шла и смущенно улыбалась.

Они так и не разговорились. Побеждала усталость, красота белой ночи. Брели и брели… Невский проспект, площадь Восстания, Суворовский проспект, Смольный под высоким красным флагом…

— Какую музыку ты больше любишь, классическую или современную?

— Хорошую…

Широкая Тверская улица без единого человека на ней… Утро, навсегда оставшееся в памяти Горбушина. Болван, он и тогда ничего не понял… Вернуться бы в то утро, послушать еще раз скрипку в Екатерининском садике… Но ничто не повторяется!

В старину татарская свадьба длилась две-три недели: все родичи молодого и молодой приглашали ее к себе. Теперь, с грустью говорили старики, празднество длится два дня, а через два месяца молодые расходятся.

Максим Орестович и Лилия Дементьевна охотно согласились на просьбу Никиты принять у себя свадьбу Шакира.

Лариса к родным Халиды на второй день свадьбы не пошла, сдавала экзамен, но у Горбушиных обещала быть. Никита приехал за нею на такси и оробел: на ней атласное белое платье до пят, волосы изящно уложены. Заметив его смущение, она улыбнулась ему приветливо и обрадованно.

Интерес Ларисы возбудила уже входная дверь в квартиру Никиты, на которой светилась начищенная медная дощечка:

ГОРБУШИНЫ

М. О., Е. А. и Н. М.

— Эту плаху заказал отец в день моего рождения,  — усмехнулся Никита,  — и сам ее ввинтил сюда. Принес меня из роддома, остановился вот здесь, придал мне вертикальное положение и скомандовал: «Смотри на дверь, в которую Горбушины ходят сто лет!»

— И ты, разумеется, посмотрел?

— А ты как думаешь? Отец и мама говорили: я спал, но лишь последовал приказ, открыл глаза и стал глядеть на эту блестящую штуковину.

Никита познакомил Ларису с отцом и Лилией Дементьевной.

Было людно, шумно, но Лариса не переставала удивляться, обходя вместе с Никитой большую квартиру. Просторная гостиная обставлена тяжелой мебелью с зеленой обивкой. Но прежде всего внимание Ларисы привлек рояль и портрет молодой брюнетки в глухой белой кофточке. Высокий потолок украшен крупным резным плафоном; камин отделан бледно-зелеными изразцами, на нем овальное зеркало и фарфоровые часы с китайским рисунком; на стене небольшое полотно кисти Айвазовского, изображающее темно-зеленое море после бури. Печать солидной старины лежала на всем убранстве гостиной. Это и удивило Ларису.

Она слыхала, что в Ленинграде сохранились старинные квартиры, люди дорожат ими и всячески их берегут, но не предполагала, конечно, что мальчишка, с которым десять лет сидела в одном классе, живет в такой квартире.

— Это правда, что Горбушины живут здесь сто лет?

— Почти сто. Но прежде взгляни на кабинет отца, потом объясню. Шагай за мной!

Строгая черная кожаная мебель. В дубовом шкафу книги. На письменном столе фотография Ленина в кепке, с красным бантом на груди.

— Кто твой отец?

— Главный инженер завода. Эту квартиру он унаследовал от отца, а тот от своего отца, моего прадеда, въехавшего сюда в год освобождения крестьян от крепостного права.

— А кто он был?

— Известный в Петербурге юрист, народоволец. Осужден в Сибирь в ссылку на двадцать пять годиков, но прожил в Тобольске тринадцать и умер на улице — сейчас она называется улицей Декабристов. Никита Ананьевич Горбушин… Так что отец твоего знакомого в целях увековечения памяти знаменитого деда дал его имя сыну… И ты наблюдаешь, таким образом, живую связь поколений.