Голод Рехи - [4]

У Здоровяка тоже висел на веревочном поясе заточенный клык. Видимо, именно им тот злосчастный воин ткнул эльфа в живот, использовал оружие против хозяина. Впрочем, хорошо, что сразу убил: тащить раненых, убегая от преследования, — самоубийство, да и шансов вылечиться почти не существовало. Вспоминались уцелевшие после разных стычек воины, превращавшиеся в комок гнили, с чернеющими руками или ногами, орущие в бреду, точно демоны пустоши. На клыках ведь неизбежно оставались следы яда из пасти ящеров. Нет, судьба еще смилостивилась над Здоровяком, поэтому Рехи не испытывал сожалений.

В своей жизни он никого не любил, никем по-настоящему не дорожил, ни к кому не привязывался, чтобы не мучиться от боли предательства или уныния после потери друга. Он просто охотился со своим отрядом, потому что охотников-одиночек быстрее убивали.

— Ну! Чего встали! — стал понукать он ребят после короткого рассказа Лойэ. Тогда все встрепенулись и двинулись через скалы, вновь привычно балансируя на карнизах, оглядываясь на возможную погоню.

Похоже, из деревни никого не послали, воины измучились после охоты, а жертвы обнаружились, когда отряд отошел дальше расстояния выстрела. Снаряжать погоню не имело смысла. Рехи надеялся, что нерадивые олухи не завалят удобный лаз. Впрочем, через несколько вылазок стоило сменить деревню, но недавняя разведка не подсказала, в каком направлении лежит ближайшее поселение.

С тех пор, как община эльфов обосновалась на укрытой холмами равнине, защищенной от сильных ветров, пришлось совершать долгие вылазки в поисках пищи. Зато деревню не сметало ураганами: они проносились мимо. Хотелось верить, что так будет всегда, о будущем никто не задумывался.

Рехи помнил, как в детстве страшная буря раскидала их всех по пустоши. Взметенный песок засыпал глаза, ветер опрокидывал навзничь, хороня заживо. Жалкий скарб безвозвратно терялся. Да что вещи! Матери теряли младенцев. А вой бури заглушал вопли отчаяния.

Тогда кочевники-эльфы едва собрались вместе, некоторых так и не досчитались. Рехи тоже пропал бы совсем, но сумел откопаться, вытащить себя из цепких лап песка и пепла. Его-то, сироту, не искали. С тех времен он боялся замкнутых пространств, они напоминали о страшном могильном плене.

Поэтому глухой тоской на сердце отзывался вид нависшей колыхавшейся тучи, несущей с собой бурю, делящей пустошь на два разных мира. Один — понятный, жестокий, но привычный. Другой — кромешный хаос, лик гибели. Конечно, хотелось верить, что буря не доберется до деревни, разобьется о холмы, потревожив только камни на перевалах. Но спутанные белые волосы шевелились на голове, и сводило лопатки от приближения черной стены.

— Трехногих ящеров тебе в глотку! — с чувством выругался Рехи. — Буря движется быстрее, чем мы рассчитывали. Или это вы, придурки, прокопались! — командир встряхнулся и твердо отчеканил: — По мертвым пусть плачет ветер, иначе живых за собой утянут. Скорее, бежим к деревне!

Буря

Лойэ сладостно застонала, когда мозолистая рука Рехи коснулась внутренней стороны ее оголенного бедра. После охоты чувства обострялись, желания обретали определенность, а минуты страсти дарили обоим участникам незабываемые ощущения, которые хотелось повторить еще раз и еще… Да, пожалуй, именно с ней, ненасытной и агрессивной, Рехи обретал такую же животную радостную безмятежность, как после крови, выпитой досуха из человеческой тушки. Теперь, когда оба были сыты, а приближение бури щекотало струны нервов легкой тревогой, наслаждение, испытываемое двумя сплетенными телами, достигало пика.

— Трехногие ящеры!.. — выругался Рехи, когда девушка все-таки сделала это — прокусила ему правое плечо, изогнувшись всем телом и подавшись вперед. Она вздрагивала и довольно рычала, не замечая, что ее острые клыки все еще впиваются в кожу и плоть парня. Впрочем, он ощутил это тоже не сразу, глухая боль пришла чуть позже.

«Все-таки есть в страсти что-то от поедания друг друга… Страсть — тоже голод», — невольно задумался Рехи, вспоминая, с какой жадностью его язык сплетался с языком девушки, как упоенно он кусал ее припухшие тонкие губы, а потом и обнаженную маленькую грудь. Но тут же всплывали картины с человеческим мясом, вывалившимся из крынки в деревне. Голод… Поедание друг друга… Впрочем, эти воспоминания не приносили омерзения. Уродство и красота — что это? Хотя Лойэ ощущалась им прекрасной на уровне чего-то неосознанного, забытого.

— Подумаешь, — отмахнулась Лойэ, откидываясь на шкуру мохнатого ящера, расстеленную в углу хибарки. Из дальнего — противоположного — угла доносился храп одного из стариков: никто особо не отгораживался и не скрывался друг от друга. Если древняя развалина что-то и увидел, это оставалось его личным впечатлением. Так думали и Рехи, и Лойэ, и все в поселении.

— Будто ты всегда об этом мечтала, — поморщился Рехи, вспоминая, как Лойэ еще девчонкой нещадно била его, пользуясь тем, что у нее-то есть отец, а задохлика-сироту некому защитить. Но теперь… Теперь она тоже не собиралась становиться его собственностью или таять от великой благодарности.

Она хотела еще крови, но человеческой. Грудь ее часто вздымалась, она слизывала кровь Рехи с подбородка, отчего глаза ее нервно бегали, изучая низкий потолок шатра, состоявшего из разномастных шкур ящеров.