Голливудская трилогия в одном томе - [226]

Он вставил на место свой огнедышащий монокуляр.

– В общем, так, – продолжал он. – Сейчас я найду телефон и позвоню Крамли – и пусть он сам вытаскивает тебя из этой черной дыры. Трудный подросток, мать твою!

– Я тебе не подросток.

– А кто же ты? Ах, ну да, как же я забыл, – олимпийский чемпион по нырянию в бассейн без воды! Давай-давай, лезь туда, ломай себе шею, захлебывайся в дерьме!

– Скажи Крамли – пусть едет к водостоку и двигается мне навстречу со стороны моря. На полдороге встретимся. Если увидит Констанцию – пусть хватает. Если меня – тем более.

Фриц сощурил один глаз, как будто вторым собирался открыть по мне огонь прямо через монокуляр.

– Небольшой совет от обладателя премии «Оскар». Не желаешь?

– Что еще?

– Падай быстро. Упадешь – не останавливайся. Беги, тогда тебя не схватят – кто бы там ни прятался. Увидишь ее – скажи, пусть бежит следом. Всосал?

– Всосал!

– В общем – или сдохнешь, как собака, или… – Он осклабился. – Станешь крутым отморозком, который прошел сквозь ад…

– Встречаемся на берегу?

– Я там не буду!

– Будешь!

Фриц направился к выходу, где уже стоял Генри.

– Хочешь пойти с этим полудурком? – прорычал он.

– Нет.

– Что, темноты боишься?

– Да я сам чернее любой темноты! – сказал Генри.

И они ушли.

А я, изрыгая немецкие ругательства, стал спускаться вниз – туда, где меня ждало туманное будущее и остатки ночного дождя.

Глава 40

Сразу, без перехода, я очутился в Мехико 1945 года. Или в Риме 1950-го.

Катакомбы.

В темноте так всегда бывает – мерещится черт знает что. Мумии, которых вышвырнули из могил за то, что они не оплатили кладбищенскую ренту. Или груды костей и черепов, про которые с каждым шагом думаешь, что, вот, сейчас зацепишь ногой – и они с грохотом повалятся во все стороны…

Тьма.

Я зажат между двумя слоями вечности, в сумраке, пролегающем под Мехико и Ватиканом.

И здесь – только тьма.

В последний раз я оглянулся на лестницу, ведущую в безопасный мир, где я оставил слепого Генри и злобного Фрица. Но они уже ушли наверх, к свету. К фасаду Граумана с его давно и безнадежно протекающей крышей.

Я отчетливо слышал, как ниже по течению, километрах в пятнадцати отсюда, где-то в Венеции, тяжело бухает сердце прибоя. Где-то там тоже был, мать его в пень, безопасный мир. Там блуждал соленый ночной ветер, с которым меня разделяли несколько тысяч метров серого бетона…

И тут я резко вдохнул. Потому что увидел…

Как из темноты, еле волоча ноги, прямо на меня бредет какой-то бледный человек.

Нет, он не был пьян, но в нем явно сквозило что-то ненормальное. Эти странные вывернутые колени и локти. Эта опрокинутая голова. Руки, висящие, словно тушки подстреленных птиц. А взгляд…

– Я тебя знаю! – вдруг выкрикнул он.

Фонарик выпал у меня из рук.

Он поднял его и воскликнул:

– Что ты делаешь здесь, внизу? – Его голос отскакивал от бетонных стен. – Ты же ведь… – И он назвал мое имя. – Ну, точно! Ты что, тут прячешься? Или насовсем? Что ж, добро пожаловать… – Я, не отрываясь, смотрел, как бледная призрачная рука размахивает моим фонарем. – Ничего местечко, а? Я здесь уже целую вечность. Спустился посмотреть. Назад не вернулся. Друзей тут толпа. Хочешь, познакомлю?

Я замотал головой.

– Действительно… На кой черт тебе сдались какие-то заблудшие в подземелье придурки!

– Откуда ты знаешь, как меня зовут? – спросил я. – Мы что – вместе учились в школе?

– Не помнишь! Черт бы тебя подрал!

– Гарольд? – попытался угадать я. – Росс?

В тишине было слышно, как где-то вдалеке капает из крана вода.

Я продолжал называть имена. К глазам опять подступили слезы. Ральф, Сэмми, Арнольд – эти были в школе. Гэри, Филипп – ушли на войну, храни их Господь.

– Кто ты? Когда мы познакомились?

– Никто никогда никого не узнает, – сказал он, куда-то ускользая.

– Ты был моим близким другом?

– Я всегда знал, что ты далеко пойдешь. А у меня ни фига ничего не выйдет… – Его голос теперь доносился откуда-то издалека.

– Что, война?

– Нет, я умер еще до войны. И после нее тоже. И вообще никогда не рождался, ну что – угадал? – Он почти растворился.

– Эдди! Эд… Эдвард… Эдуарде, это ты! – У меня заколотилось сердце.

– Когда ты звонил мне последний раз? А на моих похоронах был? Знаешь хотя бы, что я…

– Не знал… – сказал я, в невольном порыве шагнув к нему.

– Приходи почаще. Стучаться не надо. Я всегда на месте. Погоди! – крикнул он. – Ты кого-то ищешь? Как она выглядит? Слышишь меня? Как она выглядит? Я правильно понял? Да или нет?

– Да! – выпалил я.

– Она пошла туда… – Он махнул моим фонариком.

– Когда?

– Только что. Что она делает здесь, в Дантовом аду?

– Как она выглядела? – крикнул я.

– «Шанель номер 5»!

– Что?

– «Шанель»! На этот запах сбегаются крысы. Ей сильно повезет, если она дойдет до берега. Но я успел ей крикнуть: «Держись подальше от Масл-Бич!»[393]

– Что-что?

– Говорю, я крикнул ей: держись. Она где-то тут, неподалеку. «Шанель номер пять»!

Я выхватил у него из рук свой фонарик и направил луч прямо в призрачное лицо.

– Где?

– А зачем тебе? – Он засмеялся безумным смехом.

– Не знаю, какая разница!

– Да там, там…

Он продолжал гоготать, и его смех плясал от стены к стене.

– Не вижу где!

– А зачем тебе? «Шанель»! – И снова хохот.