Голиков Аркадий из Арзамаса - [12]

Как все люди, радовался, если они есть, огорчался, когда их не хватало. Любил, чтобы сапоги были крепкие, белье чистым, гимнастерка сшита из коверкота. Чувствовал себя веселее и увереннее, когда знал, что может отправиться на вокзал и купить билет до самого дальнего города.

Вопросы о мебели, даче, каких-либо других "солидных приобретениях" не возникали. Но деньги, едва появившись, начинали, как Аркадий Гайдар однажды выразился, "бунтовать в его кармане". Они требовали немедленных действий. Не мог пройти мимо инструментальных, хозяйственных лавок. Покупал сверла, стамески, усовершенствованные мясорубки и хлеборезки. Все это ему нравилось, но не требовалось. Покупки отправлялись друзьям в подарок.

Легко ссужал приятелей деньгами, никогда не напоминал о возврате. Любил угостить друзей, а то и незнакомых.

Много ездил, однако по-настоящему хорошо себя чувствовал в родных местах.

"...Скучаю уже я по России. Где мой пруд? Где мой луг? "Гей вы, цветики мои, цветики степные!" Всех я хороших людей люблю на всем свете. Восхищаюсь чужими долинами, цветущими садами, синими морями, горами, скалами и утесами.

Но на вершине Казбека мне делать нечего - залез, посмотрел, ахнул, преклонился, и потянуло опять к себе, в нижегородскую или рязанскую".

Любил хорошие песни. Помню, разбудил меня ночью, чтобы спеть новую, только что услышанную:

По военной дороге

Шел в борьбе и тревоге

Боевой восемнадцатый год...

Часто пел "Гори, гори, моя звезда...", и мне всегда казалось, что думает он о красноармейской звездочке.

Был по привычкам солдат, но, как все люди, тянулся к теплому человеческому житью.

"В сущности, у меня есть только - три пары белья, вещевой мешок, полевая сумка. Полушубок - папаха - и больше ничего и никого, ни дома, ни места, ни друзей.

И это в то время, когда я вовсе не бедный, и вовсе уже никак не отверженный и никому не нужный.

Просто - как-то так выходит".

И не подумайте, пожалуйста, что был он несчастлив, таил в себе какую-то беду или обиду. Несчастливые люди не пишут такие книги, какие написал он, и уж, конечно, не совершают веселые и даже озорные поступки.

Как многие физически и духовно сильные люди, он был добр. Как почти все добрые - легко раним. Не боялся боли, холода, жажды. Но совершенно не мог выносить грубость, хамство. Тогда - срывался. Тогда темнели глаза, начинал подергиваться левый уголок губы. Тогда он мог быть даже опасен.

Это теперь звучит красиво, романтично: в пятнадцать командовал взводом, в семнадцать стал командиром полка. Но стоит задуматься, какая тяжесть ложилась на плечи такого командира.

Когда Аркадий Гайдар стал командиром, за ним, отдающим приказ, посылающим людей в бой, может быть, и на гибель, стоял еще зачастую не суровый Дисциплинарный устав, а лишь личный авторитет. Каково завоевать и удержать такой авторитет командиру, если многие из бойцов годятся ему в отцы?

Он хорошо знал войну, ее кровь, ее пот, ее жестокость. Но это была война за правое дело, и он любил свою боевую молодость, "очень дымное, тревожно-счастливое время".

Летом 1931 года Аркадий Гайдар закончил в Крыму в Артеке повесть "Дальние страны". Потом уехал в Хабаровск в газету "Тихоокеанская звезда".

Снова увлечен журналистской работой: очерки, фельетоны, корреспонденции... Побывал на Имане, на границе с Маньчжурией, на заледеневшем озере Ханка. Выходил на судне "Совет" в Японское море. Поднимался пешком на перевал Сихоте-Алинь.

Уже через три месяца после приезда на Дальний Восток задумал новую повесть. Дневник Аркадия Гайдара помогает проследить, как она создавалась.

"Надо собраться и написать для "Молодой гвардии" книгу. Крым, Владивосток. Тимур, Лиля - все это связать в один узел, все это перечувствовать еще раз, но книгу написать совсем о другом".

"...Только сегодня начинаю писать эту книгу. Она вся у меня в голове, и через месяц я ее окончу... Это будет повесть. А назову я ее "Мальчиш-Кибальчиш".

"...Было написано 25 страниц, и все шло хорошо... А когда перечитал, то зачеркнул все, сел и снова написал всего 9 страниц - стало гораздо лучше. Но сначала зачеркивать было жаль, и зачеркивал, скрепя сердце".

"Стоят светлые солнечные дни. Может быть, оттого, что именно в эти дни - ровно год тому назад - я был в Крыму, мне легко писать эту теплую и хорошую повесть.

Но никто не знает, как мне жаль Альку. Как мне до боли жаль, что он в конце книги погибнет. И я ничего не могу изменить..."

"...Неожиданно, но совершенно ясно понял, что повесть моя должна называться не "Мальчиш-Кибальчиш", а "Военная тайна". Мальчиш - остается мальчишем - но упор надо делать не на него, а на "Военную тайну", - которая вовсе не тайна".

"К своему глубокому огорчению, перечитав впервые все то, что мною уже написано, я совершенно неожиданно увидел, что повесть "Военная тайна" никуда не годится. И надо переделывать все с самого начала".

Выступая на первом съезде советских писателей, Алексей Толстой произнес фразу:

"Язык готовых выражений, штампов, какими пользуются не творческие писатели, тем и плох, что в нем утрачено ощущение движения, жеста, образа".