Голгофа Христа-белоруса, или Судьба фильма на фоне эпохи - [4]

Формулировки протоколов: «...неопределённая идейная концепция», «исключить целиком сцены...», «существенно переосмыслить...», «ре­комендовать проконсультироваться...» — называлась фамилия историка-марксиста. Но кто мог тут что-то подсказать энциклопедисту Короткевичу, если лучше его никто не знал историю Беларуси и — глав­ное! — никто более правдиво и совестливо её не трактовал!

Фильм «выдерживал» редакцию за редакцией. Всё же в Минске его приняли. Ну, во-первых, он даже после «обрезаний» оставался талант­ливым произведением, и это понимали все; во-вторых, приближался конец года, и следовало попросту «закрыть плановую единицу», чтобы не лишать всю студию премий.

Но Москва отнеслась к фильму более придирчиво: оттуда после про­смотра пришёл за подписью самого председателя Госкино Романова категорический приказ аннулировать минский акт приёмки и «...ука­зать председателю Госкино БССР тов. Павлёнку на отсутствие надле­жащего контроля... вынести выговор директору «Беларусьфильма» тов. Павцову за необеспечение контроля за работой съёмочных групп... В трёхдневный срок доработать... Продлить срок производства без увеличения сметных ассигнований... Применить материальные санк­ции в отношении сотрудников, виноватых в создании фильма низ­кого идейно-художественного уровня...» Низкий художественный уровень Москва простила бы — сколько безликой жвачки вывали­вали тогда на киноэкраны страны! Но идейную неопределённость — ни за что!

Председатель Госкино БССР Борис Павлёнок, выполняя «высокие указания», торопливым приказом отменил киностудийный акт при­ёмки и собственный приказ.

***

Спасая фильм, Бычков шёл на компромисс: переснимал сцены, переозвучивал, просил автора срочно — к утру! — дописать несколько «идей­ных» реплик.

И назавтра трудолюбивый Короткевич приносил — почти ежедневно — вместо требуемых правок из двух-трёх предложений — 2—3 листа, ис­писанных мелким почерком. Читал вдохновенно, нараспев. Киношники считали, что автор не в состоянии написать потребное коротко, ёмко. Автор и режиссёр переставали понимать друг друга.

И хотя Литва была рядом, и ездили наши туда просто попить кофейку со сдобой, но не вызывать же оттуда на досъёмку двух реплик Баниониса после каждого «руководящего» указания! И тогда оператор А. Заболоцкий снял ксендзов, к которым особенно цеплялись «инстанции», так, что не было видно их артикуляции: то лица в полутьме, то рот перекрыт свечой, — клади текст, какой угодно.

Дело было, конечно же, не в дописывании Короткевичем спаситель­ных реплик. Создатели фильма не понимали, что им читают страницы уже иного произведения, что при них рождается великий роман — по образности, юмору, новым знаниям, сочности языка, вероятно, лучшая белорусская проза. Это был уникальный случай и истории кино и литературы: будущий роман стал следствием фильма. Короткевич устал от борьбы с ветряными мельницами и, задумав роман, попросту уходил в сторону.

Работа над фильмом зашла в тупик.

***

Советский зритель находился в очаровании от французской комедии «Фанфан-тюльпан» с её ироничным закадровым комментарием, прочи­танным Зиновием Гердтом. Приём этот уже использовали и советские кинематографисты. Засветилась надежда: может, такой текст спасёт не­счастный белорусский фильм?

Директор фильма Семён Тульман вспомнил, что во время съёмок в Москве фильма «Первые испытания» я писал миниатюры для Ар­кадия Райкина. И вот по предложению Тульмана меня пригласили в съёмочную группу «Христоса...» где-то после седьмой его редакции, а, может, после десятой: написать закадровый текст. С обоими «Воло­дями» я уже был знаком, а с Короткевичем — даже достаточно близко. Внимательно изучив картину, я написал такой комментарий, принёс писателю в его двухкомнатную квартиру по улице Веры Хоружей, 48. Текст мой ему понравился, и для белорусского варианта фильма он сам сделал перевод.

«Земля в те далёкие времена была ещё недвижимой и плоской, по­тому в каждом болоте, в каждом бору можно было легко встретиться с чёртом, привидением или — того хуже! — с разбойником...» Когда сейчас в антологии «Все белорусские фильмы» читаем: «Закадро­вый голос с ироничной торжественностью рассказывает о...» — это комплимент мне.

И вот уже идёт оптимистическая «Докладная» директора студии Павцова в Москву: «Авторы ввели дикторский текст, который уточнил сюжетные линии, дал возможность точнее прочертить идейную сто­рону фильма и раскрыть характеры действующих лиц...»

Но ни мой закадровый текст, ни как бы символический стоп-кадр в финале вместо «Нагорной проповеди» Христа-скомороха не спасли картину. В общем, нашёлся выход: положить фильм на полку. Положили — и все «бдящие» органы вздохнули облегчённо. Предназначено забытьё — на 22 года.

Фамилия Владимира Бычкова из списка работников «Беларусьфильма» исчезла. Сломленный, обиженный, он поехал в Москву, там на студии имени Горького снял «Мой папа — капитан», «Русалочку», «Достояние республики» — помните, в исполнении Андрея Миро­нова: «Вжик-вжик! Кто на новенького?» Следом подался в Москву оператор Заболоцкий, чтобы стать постоянным оператором Василия Шукшина.