Големы Создателя - [28]

Но не тут-то было! Едва закончились лихие годы Великой Войны, как начались долгие и трудные переговоры с властями Декарла и Эллезара по поводу прокладки новой магистрали через их территории. С колдунами-то договорились достаточно быстро – в конце концов, они тоже принадлежали к человеческой расе и внедрились в общественную жизнь Пандемониума куда глубже и успешнее всех прочих визитеров, не исключая эльфов. Кроме того, узкий «язык» Эллезара под Санкт-Петербургом, по которому должна была пройти восстановленная железнодорожная ветка, был слишком незначительным, чтобы из-за него затевать серьезные разборки. Но вот ликантропы, что называется, уперлись рогом. Их территорию сей масштабный проект задевал весьма серьезно и воспринимался он ни много ни мало как покушение на девственную природу Декарла, коей оборотни весьма гордились. Однако упрямство человеческое поистине безгранично. В ход пошел весь арсенал дипломатических и экономических аргументов представителей Пандемониума, и после пяти лет переговоров компромисс был-таки достигнут, и участок полотна в Декарле построен. Сколько отступных в золоте получили вожди племен, по территории которых прошла железная дорога, история умалчивает. Но сумма, видимо, была изрядная, поскольку они даже создали отряды самообороны, которые защищали полотно от диверсий непримиримых, коих в консервативном и диковатом Декарле хватало.

Все это Селена по пути поведала Александру. Причем в красках. Язык у нее был подвешен здорово, так что молодой человек довольно быстро подпал под ее обаяние. Красноречие, непосредственность и эмоциональность вкупе с внешностью новой знакомой разили просто наповал. И как-то незаметно будто сама по себе притухла болезненность в душе от совсем недавнего разрыва. Правильно все-таки говорят про «клин клином»… Не то чтобы Александр, еще недавно мрачно мусоливший мысли о вечном одиночестве, прямо влюбился, но был совсем недалек от этого. А воспоминания о предсказании уллийки только подливали масла в огонь. «Любовь большая, красивая, странная и загадочная». Первые два определения уже находились на грани подтверждения, а два последних если и смущали, то не слишком. Равно как и слова про необычную судьбу возлюбленной и глубокие корни чувства. В конце концов, уллийка могла что-нибудь преувеличить или приукрасить, так сказать, для внешнего эффекта. Мало ли.

Александр Волков слишком мало имел дело с уллами, иначе бы не подумал такого. В его голове птицелюди были чем-то вроде продвинутой и более честной версии земных цыган – ведь те за позолоченную ручку напророчат и неземную любовь, и сейфы, набитые купюрами. Знай Волков их получше, он бы понял, что крылатые предсказатели скорее могут приуменьшать и недоговаривать, чем приукрашивать. Но недаром говорят про блаженное неведение – о чем ты не знаешь, то тебя не беспокоит. Поэтому странные слова уллийки нисколько не помешали Александру с беспечностью, удивительной для столь много раз обжигавшегося человека, нырнуть в омут нового чувства.

Селена между тем не срывалась в непрерывное соло. Время от времени она удивительно к месту звучащими вопросами передавала инициативу Александру, и тот постепенно раскрывался, рассказывал о себе, своей жизни, своих увлечениях, с удовольствием видя, как вспыхнуло восхищение в глазах собеседницы, когда он заговорил о живописи и показал ей в телефоне несколько фотографий своих картин. Конечно, перед незнакомыми людьми раскрываться всегда проще, но тут было что-то большее, чем эффект попутчицы. Намного большее. В общении оба стали более раскованными и обсудили даже тему его неудачных романов, к которой Селена проявила удивительно живое сочувствие. И только к зловещей тени из своего детства Александр не приближался. У него было такое чувство, что одно упоминание о той жуткой тайне может разрушить все.

Волкову не хотелось, чтобы эта поездка заканчивалась. Он желал прямо противоположного – чтобы они ехали и ехали вечно, войдя в пространственно-временную петлю, и так никогда и не достигли пункта назначения. Да, он понимал, что у попутчицы можно попросить телефон, договориться встретиться после работы и вообще продолжить знакомство дальше уже в Санкт-Петербурге, выбросив из головы всякие мысли о проклятии, о вечных разрывах, словно именно в Селене было что-то магическое, способное разрушить эту мрачную карму. Да, все это было возможно, но внутри Александра жила неведомо откуда взявшаяся уверенность: что бы они там ни делали дальше, эти волшебные часы, полные беззаботного, ничем не омраченного счастья, больше никогда не повторятся, стоит им сойти с поезда. И ведь, казалось бы, просто говорят, не обнимаются, не целуются, а такое ощущение, что знают друг друга целую вечность и нет во вселенной для них никого ближе и роднее друг друга. Это и поражало Александра, потому что ни в один из предыдущих неудачных романов, даже в счастливые вроде бы начальные периоды, когда было все – и объятия, и поцелуи, и постель, такого он не испытывал.

И ведь нельзя было назвать их родственными душами. Нет, Александр чувствовал, насколько Селена отличается от него. Она была словно лесной пожар по сравнению с камином. В его упорядоченной, распланированной, будто оцифрованной жизни была четко отмеренная доза безумства, и почти все оно выплескивалось в его картинах. Она же казалась самим хаосом, заключенным в человеческом теле, которому там тесно, который рвется наружу и заставляет своего носителя постоянно творить нечто как минимум странное и эксцентричное… А как максимум? Она была живым сгустком энергии, и Александр не сомневался: сумей она направить всю эту энергию в каком-то одном направлении – и обязательно достигнет в нем просто неимоверных высот. Скажем, реши она писать картины – и величайшие мастера Вечнолесья и Эллезара покраснеют от стыда и съедят свои холсты, что уж там говорить о безвестном художнике Александре Волкове! Но, похоже, ей было попросту скучно на каком-то одном поприще и неинтересно достигать даже великих результатов, но на отдельно взятой узкопрофессиональной стезе. Селена представляла собой воплощенный голод до жизни. Ей было нужно все и сразу.