Голд, или Не хуже золота - [136]

ГОЛД в бешенстве ворвался в кабинет директора, потрясая вырезками из газет, подтверждавшими его возможное превращение в личность, обладающую огромным политическим влиянием. К делу он приступил с места в карьер, потому что директором была женщина, к тому же еще и черная.

— Ваша формулировка… — начал он, брызгая слюной и все больше распаляясь. — Вам придется ее изменить! Вы что, газет не читаете? Я не могу себе сейчас позволить, чтобы у моей дочери были неприятности в школе! Вы либо поможете ей выпутаться, либо измените формулировку, чтобы помочь ей выпутаться, и никаких нет. Фартиг! Я вас уничтожу! Я сделаю так, что вся финансовая помощь вашей школе прекратится. Я на весь свет раззвоню, что вы руководите частной школой, где процветает сегрегация и элитаризм, тогда как вы заявляете, что у вас интеграция и беспристрастность!

Бедная женщина была потрясена его напором.

— Но, доктор Голд, это неправда. Мы известны как элитарная школа, где процветает сегрегация, тогда как на самом деле у нас скрыто проводится политика интеграции.

— Значит, я сообщу всем родителям, что у вас интеграция, и тогда все белые уйдут отсюда. Вам хочется статей в газетах, да? Вот почему вы это делаете, да?

— Она отказывается выполнять домашние задания. Не можем же мы снижать наши требования, разве вы не согласны?

— У нас прогрессивная система образования, — возразил Голд. — И вы можете снижать ваши требования, чтобы не ущемлять прав никого из учеников и в то же время не выпячивать этого факта. Прочтите мою статью «Образование и истина, или Истина в образовании».

— Доктор Голд, — безуспешно пыталась объяснить женщина, — если мы оставим ее, но не переведем в следующий класс, она отстанет, и вы напрасно потеряете целый год. Если же она уйдет, то в ее школьном деле не будет неблагоприятной для нее записи, а вы получите обратно ваши деньги.

— Сколько?

— Часть от общей суммы.

— Вы оставите ее в школе.

— Доктор Голд, я уверена, вы не хотите, чтобы мы нарушали наши правилами и делали исключение для вашей дочери.

— А почему бы и нет?

Казалось, женщина не верила своим ушам.

— Вы этого хотите?

— Да. Ведь она исключительна, верно?

— Да, в смысле упрямства и непослушания.

— Прекрасно, — сказал Голд. — Сделайте для нее исключение именно за эти качества и считайте такой подход экспериментальным. А я буду делать ее домашние задания, если для вас это так уж важно.

Они заключили соглашение на этих условиях. В приемной перед открытой дверью директорского кабинета его ждала хорошенькая женщина, у нее были слегка приоткрытые губы и высоко взбитая копна пепельных волос; она бросилась за ним сломя голову и, когда он выходил в коридор, схватила его за руку.

— Доктор Голд, прошу вас, — сказала она, когда он остановился. — Я думаю, это ужасно несправедливо. Ваша дочь не исключение. И я думаю, вы вместе с директором незаслуженно приклеили к ней ярлык исключительности.

— Вы что еще за птица? — спросил Голд.

— Линда Бук, — сказала женщина. — Я одна из учителей Дины.

— Так это вы на нее нажаловались?

— Нет-нет, доктор Голд. Я ее любимая учительница. Мы с ней большие друзья, и мне больно слышать, когда ее клеймят какой-то исключительностью. Она и в самом деле исключительная.

Голд с искушенностью эксперта, наблюдающего, как новая рыбка плывет в его сеть, заглянул в ее чувственные серые глаза и обомлел, поняв вдруг, что в жизни еще не видел такого красивого лица у женщины, принадлежащей практически к его поколению. Ее блузка и юбка были, пожалуй, ярковаты, но ему это нравилось, ее груди в мягком бюстгальтере были хороши. Он понял, что еще секунда, и он влюбится в нее; он взглянул на часы, чтобы узнать, есть ли у него время.

— Поехали ко мне в студию, — предложил он. — Я хочу продолжить этот разговор.

— У меня урок через пять минут.

— Отмените его.

Казалось, она была несколько уязвлена его командным тоном.

— По крайней мере, — сказала она, — позвольте мне освежиться.

Он ждал ее на улице в такси, и как только она появилась, началась оргия судорожных поцелуев, наполнявших машину страстными звуками до самой остановки перед его студией. Вспоминая обо всем впоследствии, он был почти уверен, что во время этой поездки одна ее нога не меньше минуты пребывала на его плече. В вестибюле и лифте они были церемонны и корректны, как пьяницы, которых качает из стороны в сторону на негнущихся ногах. Как только ключ повернулся в замке, она набросилась на него с голодной жадностью, и они продолжили свою пылкую акробатику, похотливо прижимаясь друг к другу животами, стукаясь бедрами и коленками. Он держал ее за ягодицы. Она тащила его за волосы. Он не забыл захлопнуть дверь.

— Сегодня я не могу, — сказала она, как только они оказались внутри, — но я хорошо делаю рот.

Рот она делала так себе, но Голд не стал заострять на этом внимание, Голду было все равно. Еще до захода солнца в тот день он понял, что до Линды Бук не встречал еще женщины, которой с такой готовностью отдал бы сердце. Голд легко влюблялся. Он непременно влюблялся, когда ничего не делал. Иногда он влюблялся даже месяца на четыре, хотя чаще всего его любовь продолжалась от шести до восьми недель. Один или два раза он влюбился на минуту. Будучи уверен, что и это новое увлечение имеет шансов не больше, чем другие, он полностью отдался ему. В спазмах романтического головокружения он рассказал ей все об Андреа и немало о Белл. Его унесла свежесть ощущений и возбуждение, и он попросил ее тайно поехать с ним в Акапулько, куда собирался с Андреа во время рождественских каникул на следующей неделе. Она быстро согласилась.