Голаны - [18]
- Забожись, - требует Иоська Мильштейн и смотрит на Марьяна.
С гонором напарник у Иоськи Мильштейна. Крутой. Зря бакланить не позволит. Осек Иоську взглядом - как ошпарил.
Рав снял шапку. Сказал всем "шалом". Присел на край койки и улыбнулся. Разом став похожим на человека.
- Подарки привез я вам, евреи, от Великого рава. От самого Менахема Шнеерсона - Любавического ребе. Водителям войска Израиля - молитву перед дорогой!
- Выпей с нами, брат Элиэзер, - просим мы придурковатого хаббадника. Обогрейся, переночевать у нас оставайся. Подарки утром раздашь. Не горит.
К полуночи утихла палатка.
Гудела печь, раскаленная тонкой струйкой керосина.
Застегнулись в мешки мои сослуживцы, сморенные водкой и хроническим недосыпом.
Лучи прожекторов с бронированных вышек шарили по колючке периметра, и ботинки часовых топтали снег до рассвета...
Столпились в палатке-синагоге на утренней молитве. Шоферюги всех мастей и классов молились Б-гу перед дальней дорогой. Псалмы Давида, царя-бойца, читал рав Элиэзер Блюм. Перед дальней дорогой...
- ... Против Амалека вышли сыны Господни! На святое дело! - вспоминал я полночный шепот Элиэзера. - В памяти поколений жить будем! В истории еврейского народа.
- Не ломись в открытую дверь, мужик, - корю хаббадника. - Не летай. Оппозиция страну расколола. Пятая колонна. Пидоросня киббуцная да волосатики с круглыми очками мира требуют и - немедленно. Против Амалека вышли, а мокрушники с территорий ползают по городам нашим. По бабам нашим похотливыми глазами шарят. Глазами победителей. Мессию ждет Народ, а придурки гужуются. В Иерусалиме последний крик моды - пуленепробиваемый жилет от Пьера Кардена...
Если и вправду Пророк твой рав из Любавича, то место ему на земле Израиля, а не в тухлом Бруклине...
Псалмы Давида поет Элиэзер Блюм.
В моей ладони комок спрессованного снега.
Жар похмелюги сжигает внутренности. Как видно, консервы уже не по мне. Зажрался. А может быть, годы?
Талиты на плечах солдат скрывают знаки различий. Все равны перед Б-гом. Кусочки снега тают, превращаясь в мертвую воду.
Еврей из Ирака, сосед слева, глядит на меня в отчаянии.
"Еврей жрет в синагоге!!!" - чувствую я его мысли.
Уперевшись взглядом в его затылок между кипой и воротничком, мысленно оправдываюсь: "Горит".
Больше он не смотрит в мою сторону.
Толчками воздуха нарастает гул, приближаясь. Уже не слышно пения хаббадника. Вертолет завис над нами низко.
Должно быть, ищет место для посадки.
Толчки турбины давят на уши, как при скоростном спуске в горах.
"Испоганил мужикам заутреню", - долбит по краю сознания. Только начал приходить в себя после попойки...
Потянуло маловерующих из палатки еврейское любопытство. Крутил лопастями тяжелый "Сикорский", выплевывая из брюха фигурки людей.
Снежная пыль выносит на меня знакомую рожу. Наш комбат - Яков Даган. Приперся. Видно, капнули о нашей выпивохе.
- Ахлан, Чико! - приветствует подполковник.
- Здорово, командир, - отвечаю. И готов к разносу. На меня первого наскочил.
- Живой? - спрашивает комбат и щиплет мне щеку, как потаскухе.
- Все и все в порядке, командир.
- Где Иегошуа Пеккер?
- Был в синагоге. Вот палатка.
Комбат смотрит мне в глаза, не мигая.
В ответ вылупил свои, как обмороженные, и не отвожу.
Это я умею, этому я в Израиле научился. Этому можно научиться только на Родине, если ты не урка.
- Будь рядом, Чико, - не требует, а просит командир.
- Что случилось?
- Боаз погиб! Бузи Пеккер!
Стриженый дерн на площадке перед столовой автобазы Кастина.
Свободные от рейсов водилы, развалились мы, сытые, в пахучей траве под весенним, еще не жгучим солнцем. Маленький Бузи лежит рядом с отцом. Вплотную. "Почеши спину", - просит в который раз размякший Иегошуа у Бузи. Пацанчик и рад бы, да нас застеснялся. "Почеши", - говорит отец. Бузи вспрыгивает на спину отца и быстро-быстро снует руками под рубахой полевой формы. Иегошуа стонет от удовольствия, а Бузи, прильнув, кусает отца за мочку уха.
"Черт твоему батьке, - шепчет Иегошуа. И уже не понять, сам с собой или только для Бузи причитает: - Сахар. Мед. Микроб. Свет глаз моих... "
- Ты меня, командир, в это не впрягай. Я снега нажрался по горло! Я больше снег видеть не могу. Иди сам. Там, в палатке, люди верующие. Тебе помогут.
Комбат смотрит на меня глазами убитого.
Я не хотел быть на его месте.
Не хотел входить в его положение.
Не хотел видеть Иегошуа и не хотел при этом присутствовать.
- Чико, прошу тебя, - нудит комбат.
- Нет, - сказал я и ушел, не оборачиваясь, туда, где вчера, до пьянки, припарковал свой тягач.
Дрянью сыпало с неба.
Не тяжелыми хлопьями снега России, а колкой крупой, если подставить лицо против Господа Б-га.
Неживой городишко чернел проемами окон вдали, за оградой базы.
Засыпанные снегом громады груженых машин стояли в ряд, как могильные курганы.
Я искал тягач номер 164.
Не открывая кабину, влез на крыло. Не сметая снег, отвалил правую створку капота и дважды проверил щупом уровень масла в моторе. Открыл пробку радиатора и пальцем взболтнул маслянисто-зеленую жидкость антифриза.
Не открывая кабину (перчатки внутри), поплелся обстукивать скаты, определяя на звук, нет ли проколов. Сначала на тягаче суешь руку под крылья брызговиков и слушаешь: "бок-бок-бок". Все цело. А хочется, чтобы именно сейчас, натощак и с похмелья отдало: "пак-пак" размякшего колеса, и забодаться тебе до угара, отвинчивая гайки гужонов.
В этом романе рассказывается о жизни двух семей из Северной Каролины на протяжении более двадцати лет. Одна из героинь — мать-одиночка, другая растит троих дочерей и вынуждена ради их благополучия уйти от ненадежного, но любимого мужа к надежному, но нелюбимому. Детей мы видим сначала маленькими, потом — школьниками, которые на себе испытывают трудности, подстерегающие цветных детей в старшей школе, где основная масса учащихся — белые. Но и став взрослыми, они продолжают разбираться с травмами, полученными в детстве.
История дружбы и взросления четырех мальчишек развивается на фоне необъятных просторов, окружающих Орхидеевый остров в Тихом океане. Тысячи лет люди тао сохраняли традиционный уклад жизни, относясь с почтением к морским обитателям. При этом они питали особое благоговение к своему тотему – летучей рыбе. Но в конце XX века новое поколение сталкивается с выбором: перенимать ли современный образ жизни этнически и культурно чуждого им населения Тайваня или оставаться на Орхидеевом острове и жить согласно обычаям предков. Дебютный роман Сьямана Рапонгана «Черные крылья» – один из самых ярких и самобытных романов взросления в прозе на китайском языке.
Можно ли выжить в каменных джунглях без автомата в руках? Марк решает, что нельзя. Ему нужно оружие против этого тоскливого серого города…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
История детства девочки Маши, родившейся в России на стыке 80—90-х годов ХХ века, – это собирательный образ тех, чей «нежный возраст» пришелся на «лихие 90-е». Маленькая Маша – это «чистый лист» сознания. И на нем весьма непростая жизнь взрослых пишет свои «письмена», формируя Машины представления о Жизни, Времени, Стране, Истории, Любви, Боге.
Вызвать восхищение того, кем восхищаешься сам – глубинное желание каждого из нас. Это может определить всю твою последующую жизнь. Так происходит с 18-летней первокурсницей Грир Кадецки. Ее замечает знаменитая феминистка Фэйт Фрэнк – ей 63, она мудра, уверена в себе и уже прожила большую жизнь. Она видит в Грир нечто многообещающее, приглашает ее на работу, становится ее наставницей. Но со временем роли лидера и ведомой меняются…«Женские убеждения» – межпоколенческий роман о главенстве и амбициях, об эго, жертвенности и любви, о том, каково это – искать свой путь, поддержку и внутреннюю уверенность, как наполнить свою жизнь смыслом.