Гоголиана и другие истории - [21]

«При своем письме Плетнев посылает мне вексель (secunda) для доставления вам и говорит, что этот самый вексель (prima) был уже в генваре 1845 мне послан для вас же и что до сих пор нет слуху, получили ли вы его когда-нибудь. Право, ничего не помню. Если был мне прислан для вас такой вексель, то, конечно, был он вам и доставлен. Я справлялся с своею книгою, в которую я записываю отправленные письма, – там стоит 1845 генваря 23 к Гоголю с письмом Смирновой и Шереметевой; генваря 13 к Гоголю просто; 1846 генваря 21 к Гоголю со вложением векселя. Вот и всё. Не знаю ничего о векселе, который должен бы идти через руки Прокоповича. Не знаете ли вы чего сами об этом?»

Этот вопрос – «Не знаете ли вы…» – рука поэта вывела на бумаге машинально. Василий Андреевич вовсе не рассчитывал получить на него ответ. Он хорошо знал, что Николай Васильевич знать ничего не может. Строчкой ниже, как бы предугадывая, что ясного ответа по вексельному делу от автора «Мертвых душ» не будет, он сам же и написал: «Во всех сих делах вы, любезнейший, не наблюдаете надлежащей точности».

Но ответ последовал.

И это был точный ответ. Это был ясный ответ. Это был такой ответ, который Николаю Яковлевичу Прокоповичу – о его заботе здесь речь – следовало бы выучить наизусть.

Из города Неаполя, из Palazzo Ferrandini, арендуемого графиней Софьей Апраксиной, Гоголь 4 марта 1847 года написал во Франкфурт-на-Майне Жуковскому:

«От Плетнева я получил извещение, что назад тому два года был послан ко мне, точно, вексель от Прокоповича во Франкфурт. Вексель этот, вероятно, получил вместо меня какой-нибудь другой Гоголь, потому что один из таковых завелся во Франкфурте во время нашего пребывания вместе и получал весьма часто вместо меня мои письма».

Спустя два дня – 6 марта – Николай Васильевич дал отчет об исчезнувшем векселе и Петру Плетневу, написав ему в Петербург:

«Что касается до векселя Прокоповича, то он, вероятно, получен кем-нибудь другим. Надобно тебе знать, что во Франкфурте, во время нашего пребывания вместе с Жуковским, завелся другой Жуковский и другой Гоголь. Эти господа весьма часто получали наши письма. Какого бы рода ни был этот другой Гоголь или не-Гоголь, воспользовавшийся деньгами, но он, без сомненья, был человек беспутный и безденежный, стало быть, и теперь остался беспутным и безденежным, а потому взыскивать пришлось бы или с несчастной семьи, или с родственников, чего Боже сохрани. Жуковского я просил разузнать, если можно, но не взыскивать».

Действительно, тот Гоголь просил того Жуковского не преследовать по закону не того Гоголя. Это желание Николай Васильевич объяснил Василию Андреевичу в мартовском письме так: «…придется, может быть, содрать последнюю рубашку (если не самую кожу) или с его жены, или детей, или родственников, от чего Боже сохрани, а потому дело это оставить. Разузнать можно, но, Христа ради, никаких взысканий ни в каком случае!»

VI

Секунда-вексель, присланный Плетневым из Петербурга, Жуковский не стал пересылать Гоголю в Неаполь, как поначалу намеревался. Решив распутать дело на месте, он обратился за помощью к действительному тайному советнику Петру Яковлевичу Убри – посланнику Российской империи при Германском союзе во Франкфурте-на-Майне.

Убри, или Убриль, как его называл Жуковский, передал вексель франкфуртскому банкиру Амшелю Майеру Ротшильду, с тем, чтобы тот снесся с гамбургским банкиром Карлом Гейне и навел у него справки о человеке, получившем вексельные деньги.

Ответа из Гамбурга и Жуковский, и Убри ждали с нетерпением. И он пришел очень скоро, поскольку о векселе спрашивал Ротшильд.

В несколько дней расследовав дело (без запроса известного банкира это должно было, по словам Жуковского, «протянуться долее», и, вероятно, намного), Карл Гейне прислал Амшелю Ротшильду официальное банковское свидетельство, удостоверяющее в том, что никаких выплат по прима-векселю в течение двух лет, с тех пор, как Штиглиц в Петербурге выдал два экземпляра тратты, не производилось и что, стало быть, секунда-вексель, имеющийся в наличии, действителен.

Взыскивать с другого Гоголя не пришлось. Денег по векселю банка Штиглица он не получал. Однако «бестолковщина по части этого векселя и его чудесных странствий», как выразился Николай Васильевич, продолжалась.

В начале марта 1847 года действительный тайный советник Петр Убри переслал с дипломатической почтой чрезвычайному посланнику и полномочному министру России при Неаполитанском дворе тайному советнику Льву Потоцкому конверт, в который были вложены банковские справки по векселю Штиглица от Карла Гейне, сам вексель и адресованное банкиру Королевства Обеих Сицилий Калману Майеру Ротшильду письмо его брата Амшеля Майера Ротшильда с подтверждением, что документы подлинны и что по ним можно выдать Гоголю деньги в Неаполе.

Получив от министра Потоцкого конверт, Николай Васильевич отправился с документами к Калману Майеру Ротшильду. Никаких сомнений, что деньги наконец завершат в портмоне Гоголя свои «чудесные странствия», к этому времени уже не было ни у Жуковского, ни у тех важных особ, которые приложили руку к вексельной истории.