Гоголиана и другие истории - [20]

Так или иначе, 20 июля 1846 года, продвигаясь в Западную Фландрию затейливым, как узор на вышивном рушнике, маршрутом, Николай Васильевич заезжает в Швальбах – курортный городок на минеральных водах среди лесов и гор близ Висбадена – и в тот же день пишет письмо ректору Санкт-Петербургского университета Петру Плетневу – другу и издателю, который исполнял в России, как и Красненький, важные поручения странствующего в чужих государствах писателя. К концу послания Николай Васильевич вдруг вспоминает о векселе; ему вдруг становится любопытна его таинственная судьба.

«Недавно я встретил, – пишет он, – одного петербургского моего знакомого, по фамилии Анненкова, который вместе с тем знаком и с Прокоповичем. Он мне объявил, что Прокопович послал мне в начале прошлого 1845 года четыре тысячи рублей ассигнациями во Франкфурт, на имя Жуковского. Этих денег я не видал и в глаза, но если бы получил их, то отправил бы немедленно к тебе. Упоминаю об этом вовсе не для того, чтобы тебя вновь чем-нибудь затруднить по этому делу, но единственно затем, чтобы довести это к твоему сведению».

Через десять дней – 30 июля – возникает дело, которое затмевает для сочинителя все другие дела мироздания. Николай Васильевич отсылает Плетневу из Швальбаха первую часть нового произведения с твердым приказанием в письме: «Все свои дела в сторону, и займись печатаньем этой книги под названием: „Выбранные места из переписки с друзьями“».

В последующие месяцы из приморского города Остенде, куда он все-таки добрался, а потом из Франкфурта, куда перебрался, Гоголь отправляет в Петербург остальные части «Выбранных мест». Все сопроводительные письма он наполняет распоряжениями «по делу книги». Все ответные послания Плетнева представляют собой отчеты о выполнении этих распоряжений. Иногда, впрочем, между корреспондентами речь заходит и о векселях – о разных векселях: Плетнев пересылал Гоголю за границу любые причитающиеся ему в России деньги, – но только не о векселе Штиглица, который был послан в 1845 году Прокоповичем. Этот призрачный вексель совершенно улетучивается из переписки Николая Васильевича и Петра Александровича. Издатель и сочинитель, словно сговорившись, молчат о растворившихся в воздухе деньгах.

Но вот в конце января 1847 года – спустя полгода после получения известия о загадочных четырех тысячах – Плетнев вдруг докладывает Николаю Васильевичу, зимующему в Неаполе в доме графини Софьи Апраксиной:

«…сообщу тебе подробности о векселе Прокоповича, о котором ты узнал от Анненкова и писал ко мне.

Прокопович в начале 1845 года действительно послал во Франкфурт вексель на имя Жуковского, для передачи тебе, оставив у себя второй его экземпляр (secunda). Он воображал, что ты давно деньги получил. Надобно полагать, что тут вышла какая-нибудь сумятица. Когда я уведомил Прокоповича, что ты этих денег не получал, он привез мне для удостоверения второй экз. векселя. Я велел Прокоповичу побывать с ним у Штиглица, где сказали, что если по первому действительно выдано не было, то еще можно получить по второму».

Строго говоря, секунда-вексель, или второй экземпляр тратты, который Прокопович предъявил Плетневу, не мог служить удостоверением, что деньги дошли до ремитента. По нему нельзя было установить и то, производил ли кто-нибудь с прима-векселем (первым экземпляром) какие-либо действия или операции – был ли он, например, акцептирован банком Гейне в Гамбурге, посылался ли по почте на имя Жуковского во Франкфурт и т. д. Наличие у Прокоповича секунда-векселя на 4 тысячи рублей банка Штиглица, выступившего трассантом (векселедателем), свидетельствовало лишь о том, что тратта на эту сумму была оформлена не соло-векселем, а имела дубликаты – своего рода аватары, зримые и равноценные проявления одной и той же сущности (все дубликаты принимаются к оплате и все становятся недействительными, как только оплачивается один из них).

Отправив сообщение о векселе Николаю Васильевичу, Плетнев в тот же день пишет письмо во Франкфурт Жуковскому. Он обрисовывает поэту (и европейскому кассиру Гоголя) все известные на тот момент – и в общем-то подозрительные – обстоятельства дела; просит его либо получить по секунда-векселю в банке Гейне четыре тысячи и передать их Гоголю, либо «объяснить всё дело» ему же, Николаю Васильевичу, если деньги по какой-то причине не будут получены. Разумеется, вместе с письмом Плетнев посылает Жуковскому взятый у Прокоповича второй экземпляр тратты, который должен был сохранять всю силу актуального финансового документа, «если по первому действительно выдано не было».

Неожиданное послание Плетнева приводит Жуковского в замешательство. Поэт никогда не допускал в денежных делах никакой ветрености, и уж тем более сумятицы, предполагаемой Петром Александровичем. Надежным щитом от ветрености и сумятицы служила учетная книга, где Жуковский аккуратно фиксировал под точными датами все свои действия с документами, письмами, наличными деньгами и ценными бумагами, проходившими через его руки. Он первым делом бросается к учетной книге; потом к перу и бумаге. В письме от 10 февраля 1847 года он пишет Гоголю: