Годы, вырванные из жизни - [17]

Я попал в бригаду кавказцев, бригадир которой был Масманян, армянин из Ливана. Он представлял в исполкоме Коминтерна арабскую и египетскую секции коммунистов, был арестован по подозрению в «шпионаже» и осужден на 15 лет.

Товарищ Масманян взял меня в свою бригаду дневальным. В бригаде было 30 человек. Все молодые, здоровые люди, не старше 40 лет. В обязанности дневального входило поддержание чистоты, тепла, получение талонов на завтрак, хлеба и обеда для всей бригады, а также и разные хозяйственные работы. Вторым ночным дневальным был Борис Канделаки, грузин. Здесь я проработал до 1942 года, после чего снова был возвращен на 8-й лагпункт. Отправили меня работать на завод, изготовлявший чурки для газогенераторных машин. Попал я в бригаду молодого сибиряка Леонида Михайлова из Абакана, бывшего младшего командира. Ко мне он относился, как к земляку. Моим напарником работал бывший председатель райисполкома Козлов. Он умер в лагере. Вдвоем с ним мы ежедневно перебрасывали до 40 кубометров чурки на расстояние 5–6 метров. Надорвавшись на непосильной работе, я был госпитализирован. Время было тяжелое. Количество больных росло с каждым днем. Из-за недоедания появилась элементарная дистрофия, пелагра, гемоколиты, крупозное воспаление легких и самое страшное — это ничем не удержимый пеллагрозный понос, от которого люди умирали. Не было медикаментов, питание плохое. Кормили супом из сушеных, вернее, пересушенных грибов, тушеной капустой из зеленых непромытых листьев и черным хлебом. Сахара не было, Стационар отапливался плохо, хотя дрова были в 100 метрах от лагеря. Чтобы согреть больных, их клали по трое на две койки. Тяжело больные лежали по одному. Люди умирали тихо, без шума, без жалоб.

Утром будили в 7 часов, но некоторые уже не вставали. Ежедневно умирало по 10–12 человек, главным образом, молодежь. Здесь у меня на руках умер майор Черепов. В 1941-42 гг. он попал в окружение к немцам, был в лагере для военнопленных в Смоленске. Оттуда он и еще два офицера бежали через фронт на Родину, но были осуждены каждый по подозрению в «шпионаже». Он с большой силой боролся со смертью, хотел жить, увидеться с семьей. Но смерть взяла свое. Он умер на 31 году жизни. Я описываю подробно смерть Черепова потому, что это особенно несправедливая смерть. Черепов, которого немцы должны были уничтожить как коммуниста и еврея, совершил героический поступок — бежал из лагеря. Но, придя к своим, он был заподозрен в шпионаже в пользу фашистов. Это ли не ирония судьбы, это ли не издевательство над чувствами патриота и героя?

За несколько минут до смерти Черепова я подошел к нему и сказал: «Вам из дому посылка». «Теперь ужа поздно», ответил он и через несколько минут навеки закрыл глаза…

Умер на моих руках и другой молодой человек, 25 лет, студент Львовского университета Полянский. Он прибыл этапом после тюрьмы, исхудавший. Зав. стационаром, желая его немного поддержать, послал дежурить на больничную кухню. Через несколько дней Полянский заболел сильным гемоколитом. Несмотря на все меры, спасти его было нельзя.

Мне приходилось работать и в анатомке. Морг здесь находился за зоной в небольшом амбарчике с двумя окнами. Посредине стоял обитый жестью стол с подголовником, посредине отверстие для стока. Печи не было. Здесь вскрывали трупы. Как-то мне пришлось вскрывать труп бывшего богатыря по фамилии Кочубей. Я его знал, он работал бухгалтером лагпункта. Роста он почти двухметрового, косая сажень в плечах. Дизентерия свалила его за один месяц. При вскрытии сердце и селезенка оказались у него такие, как у 12-летнего мальчика. Это был результат элементарной дистрофии.

К концу 1940 года в нашем лагере осужденных по статье 58 начали назначать на руководящие работы по специальности. Они работали врачами, фельдшерами, медбратьями, инженерами, прорабами, десятниками, бригадирами. Немножко стало легче дышать.

После работы мы чаще всего встречались в бараке ИТР, т. к. здесь был самодельный репродуктор, и можно было слушать передачи из Москвы. После нападения фашистской Германии на Советский Союз по лагерю пустили провокационные слухи о том, что все осужденные по ст. 58 будут якобы уничтожены. Пустил этот слух молодой парень из осужденных, который работал в учетно-регистрационной части. По его словам, там с этой целью отобрали уже все формуляры на нас.

Настроение у всех, понятно, резко снизилось. Каждый задавал себе вопрос: за что? Но разум подсказывал, что этого не может быть. Здесь, видимо, провокация. И вот мы собрались небольшой группой и пошли к начальнику лагпункта сажзаводов капитану Шпайхеру. Тот нас внимательно выслушал и. расхохотался.

— Идите, работайте, — сказал он, — это страшная провокация.

И затем добавил:

— Мы знаем, что вы советские люди, преданы нашей Родине, идите и передайте мои слова всем заключенным.

Зимой я заболел, и меня поместили в стационар. Им заведовал доктор Александр Леонтьевич Серебров, осужденный по фальсифицированному делу об «отравлении Горького». Тов. Серебров работал до ареста в кремлевской больнице. Сам он сибиряк, родом из Канска, окончил Томский университет, невропатолог. Во время болезни меня как-то вызвал доктор Серебров к себе в его маленькую комнату, где оказался и начальник 8 лагпункта Аристов. Человек немолодой, лет под 50, с симпатичным лицом. Расспросив меня, где я работал до ареста, он предложил мне заведовать хлеборезкой. Я заколебался было, т. к. во время войны хлеб был дороже всех ценностей. Люди недоедали, а уголовники готовы были задушить любого за пайку хлеба. Кроме того, я никогда в жизни не соприкасался с материальными ценностями и торговлей. Но после уговоров начальника и врача я согласился.