Годы в огне - [172]

Да еще вызывал озлобление крах войны, будущность в грязи и тумане, равнодушная своя или чужая пуля в спину.

Мальчишка молчал.

Гримилов рванул его за ворот рубахи, и она, треснув, медленно сползла с тела. И еще трижды сильно ткнул в грудь.

Нищий непроизвольно прикрыл себя руками, но Гримилов успел заметить небольшие девичьи груди, посиневшие от ударов.

— Вот-с как! — весело сказал капитан. — Ну, теперь мы, надеюсь, поладим, мадмуазель!

— Что надо? — хрипло спросила девчонка. — Зачем притащили?

— Нам нужен совсем пустяк — скажи правду.

— Я ее сказала.

— Почему штаны и короткая стрижка?

— Солдатня не пристает.

— Гм… вполне разумно. Вполне.

Он несколько мгновений размышлял, спросил:

— Есть хочешь?

— Верните мои деньги, сам поем.

— Не «сам», а «сама». Привыкай к правде, дубина.

Капитан с удовольствием похлопал девушку по голой спине и, отойдя на шаг, вновь ударил, норовя попасть в солнечное сплетение.

Она упала на ковер и, стремясь изо всех сил не закричать, до крови прикусила губу.

В дверь постучали.

— Кого черт несет? — крикнул Гримилов. — Я занят!

Однако дверь отворилась, и в проеме появилась тонкая фигура Вельчинского. Поручик бросил быстрый взгляд под ноги, и на верхней губе у него мгновенно выступил пот.

— Я сказал — занят, — угрожающе повторил Павел Прокопьевич. — Потом!

Санечка лежала на полу с закрытыми глазами и убеждала себя, что выпутается из скверной истории, не пропадет, это же глупо — умереть за день или два до прихода своих. Но тут же с холодной ясностью поняла, что смерть за дверью не подождет и надо потерпеть до конца.

— Встать! — приказал Гримилов. — Не то…

Девушка открыла глаза, с трудом села, уперлась спиной в кресло.

— Какие у тебя дела с княжной?

— С княжной?

— Прикинешься дурочкой — отдам тебя на ночь солдатам. Потом — расстреляю.

Павел Прокопьевич побарабанил пальцами о крышку стола, внезапно позвонил колокольчиком.

— Фельдфебеля — ко мне! — приказал он появившейся в дверях Верочке. — И пусть захватит какую-нибудь рубаху.

Когда Лозу увели в подвал, Гримилов уперся неподвижным взглядом в стекло пустого шкафа и несколько минут сидел, не двигаясь и даже, кажется, не дыша.

Но губы его шевелились, он молил бога, чтобы всевышний пощадил его, Павла Прокопьевича, в этой кровавой каше, в этом урагане, выпавших ему, капитану, на долю.

Гримилову было теперь не до смазливой и страшной своим упорством девчонки, не просившей пощады, не ползавшей на коленях в этом, пожалуй, проржавевшем от крови подвале.

Павел Прокопьевич очень сомневался, что нищенка, кормившая себя подаянием, есть красная разведчица или связная, что она имеет хоть какое-то отношение к Юлии Борисовне. Опыт подсказывал Гримилову-Новицкому: не станет агент неприятеля лезть на рожон и брать фамилию Лозы, красного, хорошо известного на белой стороне. И была еще одна мысль, сверлившая голову недалекого Павла Прокопьевича: если княжна — чекистка, то как должен выглядеть он, Гримилов, не только взявший на работу, но и удочеривший ее?!

Нет, тут что-то не так, и все же история с нищей беспокоила начальника отделения. В другое время он не стал бы задумываться над ее судьбой, а просто выбил бы все, что надо. Но теперь вокруг была лихорадка страха, мести, у Гримилова не оставалось времени на жесткий допрос, в кромешном аду бегства и смятения можно было потерять голову совсем не в переносном смысле.

Он решил махнуть рукой на всю эту историю, надо подумать о собственном спасении, ставшем весьма проблематичным после приказа Сахарова.

Солнце уже клонилось к закату, когда Гримилов совершенно внезапно и непонятно почему решил, что все несчастья армии, все обиды и провалы контрразведывательного отделения — конечно же, следствие подтачивания, которым занимаются красные агенты, кишащие здесь, в Челябинске, в Омске, в Иркутске, везде, где решается ход войны.

В голову Павлу Прокопьевичу вдруг пришла мысль, что Вельчинский, этот слизняк, без памяти влюбленный в Урусову, мог предупредить ее о сцене, которую видел у него, Гримилова, в кабинете, и княжна исчезла, испарилась, мгновенно перебежала к большевикам.

Капитан тут же приказал установить наблюдение за своей сотрудницей, но Крепс, которому он поручил это, выяснил, что Юлию Борисовну после полудня никто из сотрудников не видел.

— Болваны! — кричал Гримилов. — Вы мне ответите, если с княжной случится беда!

Даже теперь он старался не проговориться и не дать повода подчиненным зло посмеяться над ним.

Продолжая лихорадочно размышлять о последних событиях, Павел Прокопьевич решил: если его, старого дурака, провели на мякине, то самое лучшее — пустить пулю в лоб Урусовой, обвинить в ее смерти большевиков и, плюнув на приказ Сахарова, спешно уходить на восток.

— Иван Иванович, — почти торжественно объявил он Крепсу, когда Верочка позвала последнего к начальнику. — Вы всегда хорошо относились к княжне. Именно потому вам поручается найти Юлию Борисовну и не спускать с нее глаз. Не забудьте — она моя приемная дочь!

Он помахал перед физиономией штабс-капитана пальцем, это придало Гримилову силы, он вскочил и закричал, уже не умея сдержать себя:

— Что же вы стоите! Бегите, ищите, может, с ней случилось несчастье!