Годы в огне - [149]

Что касается Крепса, то он полагал: Урусова, как всякая баба, нуждается в покровителе и сожителе, и пытался продвигаться к своей цели с изяществом ломовой лошади.

Хуже других чувствовал себя Николай Николаевич Вельчинский. Понимая, что должность и чин не дают ему никаких преимуществ перед сослуживцами, он ревновал и ненавидел и Гримилова, и Крепса, и даже Чубатого, искренне желая им всем попасть в руки большевиков и закончить свой век на веревке.

Той же ненавистью чадила Граббе. В штатном расписании отделения для Эммы не нашлось места, и Гримилов принял ее в качестве осведомительницы за разовые вознаграждения. В обязанности новой сотрудницы входило посещение злачных мест и рабочих окраин, собирание фактов и слухов, из которых можно составить представление о тайной жизни города. Она грезила, что однажды проникнет в некий штаб красных и с ними покончат одним ударом.

Гримилов-Новицкий запретил Граббе посещать номера Дядина, назначив для связи две явки. Однако вздорная бабенка то и дело появлялась в подвалах, бог знает каким образом добывая пропуска. Поговаривали, что к даме благоволит неразборчивый Иван Иванович Крепс.

Граббе довольно быстро установила, что весь сильный пол полуподвала, в том числе и Чубатый, вращается вокруг княжны, и это возмутило походную офицерскую жену, как личное оскорбление. Она, Эмма, помнила еще лучшие времена — и сама желала быть светилом в этом крохотном мужском мире. Всякий раз, когда Урусова попадалась навстречу, Граббе брезгливо морщила губы и бормотала бог знает что.

Совершенно внезапно Эмма обрела единомышленницу в лице Верочки Крымовой. Всей душой ненавидя Юлию Борисовну, «укравшую», как она полагала, у нее жениха, секретарша господина Гримилова поддакивала и подахивала махновке.

— Так какой новостью вы собирались поделиться, поручик? — спросил Крепс Вельчинского, когда тот присел на свободный стул. — Секите мне голову, если это не сообщение о том, что завтра воскресенье и через неделю в Челябинске будут большевики!

И хотя всем было ясно, что Крепс издевается над Вельчинским, последний сделал вид, будто не заметил насмешки.

— Вот именно, господа! — воскликнул он живо. — Капитан Павел Прокопьевич Гримилов-Новицкий дает пир. В гостях у нас сам господин полковник Злобин!

— Это по какому же поводу? — полюбопытствовала княжна.

— Повод самый благопристойный. Нам пожалованы ордена и медали за наши военные труды.

Крепс, Чубатый и даже Урусова переглянулись. Красные уже взяли Златоуст и Екатеринбург, в Челябинске эвакуация, а Гримилов устраивает пирушку по случаю странных в этой обстановке наград и приезда начальника контрразведывательного отдела ставки. Впрочем, пир во время чумы выдуман давно, и черт с ней, с чумой, коли есть лишняя возможность повеселиться и закрыть глаза на то, что творится вокруг.

А вокруг было далеко не весело.

Еще лишь вчера Павел Прокопьевич пригласил к себе в комнату всех офицеров, в том числе корпусных; не забыли и тех, что несли службу в полках и подвальных камерах.

— Господа, — сказал Гримилов, — я не имею права скрывать от вас весь трагизм обстановки. Неприятель близко, и мы обязаны подготовиться ко всему.

Он пожал плечами и горестно вздохнул.

— В эти дни в челябинских слободках, главным образом в Порт-Артуре, убиты семнадцать офицеров! Семнадцать, господа! Красные совершенно обнаглели, и мы несем за это ответственность.

Гримилов достал из тумбы стола какую-то бумажку, показал ее присутствующим.

— Вот что они расклеивают на заборах и стенах домов, извольте полюбопытствовать!

Он передал листовку Вельчинскому.

— Прочтите вслух.

Поручик исполнил приказание. В прокламации значилось:

Рано пташечка запела,

Птаха царская,

Как бы кошечка не съела

Пролетарская!

— Каково? — спросил Гримилов и вытер темя платком.

Добавил с подчеркнутой решительностью:

— Одним словом, все работники отделения будут поочередно нести комендантскую службу на улицах. Вплоть до нашего отъезда. Никаких сантиментов! Я надеюсь на вас!

…Юлия Борисовна, сидевшая за маленьким столиком с пишущей машиной, уже дважды или трижды взглядывала на кабинетные часы. Наконец сказала, косясь на штабс-капитана:

— Господа, опасаюсь — меня прогонят с работы. Я совершенно ничего не успеваю делать.

— Вы правы, сударыня, — тотчас поднялся с места Чубатый. — Мы злоупотребляем терпением госпожи Урусовой. Идемте.

Покидая последним комнатку делопроизводства, Крепс сказал вполголоса:

— Доволен, как дурак на поминках.

Он имел в виду, разумеется, Вельчинского.

Княжна заметила с искренним огорчением:

— Зачем же топтать чужое достоинство, да еще заглазно?

Эта реплика, кажется, задела Крепса.

— Холуй с чувством собственного достоинства, — вы это хотите сказать?

И он поспешил захлопнуть за собой дверь.

Оставшись одна, Юлия Борисовна без промедления стала печатать различные сводки, донесения агентов, протоколы допросов, ставя над каждой бумагой гриф «Совершенно секретно!».

Она уже с головой ушла в работу, когда дверь осторожно открылась и в комнатку вошел смущенный Вельчинский.

— Прошу прощения, — сказал он, краснея и силясь оторвать взгляд от синих глаз княжны. — У меня всего лишь — просьба.