Годы оккупации - [92]
В отношении силы тяжести нам еще предстоят удивительные открытия, причем открытия, которые расширят не только наши возможности в области физики.
Неприятное чтение. Теперь и в Германии печатаются книги, в которых непристойные слова написаны полностью — я имею в виду такие слова, которые раньше можно было встретить только на стенах плохо освещенных вокзальных нужников.
Заграница опередила нас в этом деле, грубоватые американцы и парижские преступные сообщества, которые ввели арго в литературу. Еще один знак угасания, усиливающейся ущербности. И одновременно тем самым подан зловещий сигнал. Началась mattanza.[171]
Этот подлый стиль не ограничится только книгами. Иначе это значило бы ожидать порядка в городе, фонтаны и площади которого украсили позорными памятниками. Лихтенберг говорит, что достаточно нарисовать мишень на своей двери, и обязательно найдется кто-нибудь, кто по ней выстрелит. У Сада вслед за сальностью тотчас же следует и насилие. Она служит сигналом для всего остального; первое же нарушение табу влечет за собой все последующие. Очевидно, в наших живодернях происходило то же самое. Сначала унижают словом, затем действием. Предельный либерализм распахивает ворота перед убийцами. Это закономерность.
И наконец, в плане искусства — какое падение на уровень грубой пошлости, какое отсутствие фантазии! Какая слепота, не замечающая той черты перед пропастью, которая является неотъемлемым наследием художника и его свободы. Он торжествует крылатую победу в невесомой стихии слова — там находится его поприще и его освобождающая сила.
Продолжение «Гелиополиса». Утопия зависит от техники и ради убедительности должна вникать в ее детали. Если же техника предполагается достигшей ступени своего совершенства, то, скорее, следует, всячески приглушая детали, добиваться впечатления обыкновенности изображенного, магии реальности.
Постепенно мы приходим к инверсии утопического романа. Техника теперь занимает подчиненное место по отношению к фабуле, изобретается ради последней, ради ее комфорта. Это придает повествованию, в отличие от прогрессистского направления в утопической литературе, момент оглядки, ретардации. В этом смысле можно сказать, что оно отчасти направлено против засилья актуальной техники, против ее притязаний на главенствующее положение по отношению к духу.
Высоты всегда равны глубинам падения, это всеобщее правило из которого нет исключений. Отсюда натиск демонов на святых людей, отсюда и змея у подножия креста. Лишь вместе с жизнью это правило утрачивает свою силу. Высокое и низкое сливаются воедино. Нам дается прощение.
Чтение прекрасного письма Антуана де Сент-Экзюпери генералу X. Оно было найдено в его посмертных бумагах. Две фразы в нем:
«Я страдаю от чуждого мне времени. Но я не считаю себя вправе требовать для себя исключения, чтобы не страдать вместе с остальными».
В наше время такое страдание — удел высоких духом людей.
В саду при пивной Крёпке. Напротив меня сидит посетитель с полупустой кружкой пива. Он подзывает официанта, расплачивается и затем отправляется в телефонную будку для разговора. Официант убирает его кружку. На то же место садится другой посетитель и тоже заказывает пиво. По-видимому, ему очень некогда, потому что, выпив второпях половину, он вскакивает и уходит. Тем временем первый закончил беседу и возвращается в сад. Я вижу, как он садится на старое место и неторопливо допивает опивки, затем спокойно уходит.
Что же так смутило меня в этом пустяковом происшествии, которое, по сути дела, следовало бы отнести к разряду комических арабесок? Меня же это повергло в изумление.
Так что же могло в этом так изумить? Как мне кажется, дело в следующем: Я увидел тут модель той слепой уверенности, когда человек продолжает жить как бы в прежних условиях, не ведая о том, что положение с тех пор коренным образом изменилось. Это одна из великих ситуаций, в которых оказывается человек; я увидел ее глазами посвященного. Тут можно бы посмеяться; но все мы смеемся, а сами, может быть, только служим объектом неведомого для' нас смеха.
Вот так же, как здесь, незаметно поменялась принадлежность кружки пива, возможно, меняются и метафизические смыслы нашей жизни; мы же механически продолжаем жить по-старому. Наверное, существуют такие точки зрения, с которых это зрелище выглядит комично по большому счету. К их числу относится хохот Пана позднеримского периода.
Под вечер бродил по еще довольно нетронутому перелеску, который за глиняными карьерами Альтвармбюхена растет вокруг продолговатой коричневой торфяной выемки, называющейся Вице. Состав пород смешанный, там есть орешник, осина, дубы, деревья обвиты плетями хмеля, есть заросли паслена и жимолости.
Я занялся сбором растений для гербария, как вдруг кусты зашуршали и показалась странная фигура — человек неопределенного возраста с рюкзаком за плечами. На правой руке у него была гипсовая повязка; одежда совсем истрепалась. Я не заметил на нем ни белья, ни носков; башмаки были обвязаны бечевками, чтобы не отвалились подошвы.
Эта книга при ее первом появлении в 1951 году была понята как программный труд революционного консерватизма, или также как «сборник для духовно-политических партизан». Наряду с рабочим и неизвестным солдатом Юнгер представил тут третий модельный вид, партизана, который в отличие от обоих других принадлежит к «здесь и сейчас». Лес — это место сопротивления, где новые формы свободы используются против новых форм власти. Под понятием «ушедшего в лес», «партизана» Юнгер принимает старое исландское слово, означавшее человека, объявленного вне закона, который демонстрирует свою волю для самоутверждения своими силами: «Это считалось честным и это так еще сегодня, вопреки всем банальностям».
«Стеклянные пчелы» (1957) – пожалуй, самый необычный роман Юнгера, написанный на стыке жанров утопии и антиутопии. Общество технологического прогресса и торжество искусственного интеллекта, роботы, заменяющие человека на производстве, развитие виртуальной реальности и комфортное существование. За это «благополучие» людям приходится платить одиночеством и утратой личной свободы и неподконтрольности. Таков мир, в котором живет герой романа – отставной ротмистр Рихард, пытающийся получить работу на фабрике по производству наделенных интеллектом роботов-лилипутов некоего Дзаппарони – изощренного любителя экспериментов, желающего превзойти главного творца – природу. Быть может, человечество сбилось с пути и совершенство технологий лишь кажущееся благо?
Из предисловия Э. Юнгера к 1-му изданию «В стальных грозах»: «Цель этой книги – дать читателю точную картину тех переживаний, которые пехотинец – стрелок и командир – испытывает, находясь в знаменитом полку, и тех мыслей, которые при этом посещают его. Книга возникла из дневниковых записей, отлитых в форме воспоминаний. Я старался записывать непосредственные впечатления, ибо заметил, как быстро они стираются в памяти, по прошествии нескольких дней, принимая уже совершенно иную окраску. Я потратил немало сил, чтобы исписать пачку записных книжек… и не жалею об этом.
Первый перевод на русский язык дневника 1939—1940 годов «Сады и дороги» немецкого писателя и философа Эрнста Юнгера (1895—1998). Этой книгой открывается секстет его дневников времен Второй мировой войны под общим названием «Излучения» («Strahlungen»). Вышедший в 1942 году, в один год с немецким изданием, французский перевод «Садов и дорог» во многом определил европейскую славу Юнгера как одного из самых выдающихся стилистов XX века.
Дневниковые записи 1939–1940 годов, собранные их автором – немецким писателем и философом Эрнстом Юнгером (1895–1998) – в книгу «Сады и дороги», открывают секстет его дневников времен Второй мировой войны, известный под общим названием «Излучения» («Strahlungen»). Французский перевод «Садов и дорог», вышедший в 1942 году, в один год с немецким изданием, во многом определил европейскую славу Юнгера как одного из выдающихся стилистов XX века. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Цирил Космач (1910–1980) — один из выдающихся прозаиков современной Югославии. Творчество писателя связано с судьбой его родины, Словении.Новеллы Ц. Космача написаны то с горечью, то с юмором, но всегда с любовью и с верой в творческое начало народа — неиссякаемый источник добра и красоты.
«В те времена, когда в приветливом и живописном городке Бамберге, по пословице, жилось припеваючи, то есть когда он управлялся архиепископским жезлом, стало быть, в конце XVIII столетия, проживал человек бюргерского звания, о котором можно сказать, что он был во всех отношениях редкий и превосходный человек.Его звали Иоганн Вахт, и был он плотник…».
Польская писательница. Дочь богатого помещика. Воспитывалась в Варшавском пансионе (1852–1857). Печаталась с 1866 г. Ранние романы и повести Ожешко («Пан Граба», 1869; «Марта», 1873, и др.) посвящены борьбе женщин за человеческое достоинство.В двухтомник вошли романы «Над Неманом», «Миер Эзофович» (первый том); повести «Ведьма», «Хам», «Bene nati», рассказы «В голодный год», «Четырнадцатая часть», «Дай цветочек!», «Эхо», «Прерванная идиллия» (второй том).
Книга представляет российскому читателю одного из крупнейших прозаиков современной Испании, писавшего на галисийском и испанском языках. В творчестве этого самобытного автора, предшественника «магического реализма», вымысел и фантазия, навеянные фольклором Галисии, сочетаются с интересом к современной действительности страны.Художник Е. Шешенин.
Автобиографический роман, который критики единодушно сравнивают с "Серебряным голубем" Андрея Белого. Роман-хроника? Роман-сказка? Роман — предвестие магического реализма? Все просто: растет мальчик, и вполне повседневные события жизни облекаются его богатым воображением в сказочную форму. Обычные истории становятся странными, детские приключения приобретают истинно легендарный размах — и вкус юмора снова и снова довлеет над сказочным антуражем увлекательного романа.
Рассказы Нарайана поражают широтой охвата, легкостью, с которой писатель переходит от одной интонации к другой. Самые различные чувства — смех и мягкая ирония, сдержанный гнев и грусть о незадавшихся судьбах своих героев — звучат в авторском голосе, придавая ему глубоко индивидуальный характер.