Годы молодости - [61]

Однажды он пришел к нам и привел с собой брата Михаила Ивановича, который только что вернулся из-за границы. У меня сидела Соня Кульчицкая.

— Вот, девицы, привел вам жениха, а вы сами делите, — сказал Дмитрий Иванович, знакомя нас с братом.

— Неказистый наш жених, — сказала Соня после их ухода.

Но Соня была практичная и через полтора года вышла замуж за М. И. Ростовцева, молодого профессора Высших женских курсов.

Летом 1901 года Дмитрий Иванович гостил в Мисхоре у Кульчицких. Со свойственными всей гвардейской молодежи повадками — встречаясь с молодыми женщинами или девушками — он считал своим долгом развлекать их и ухаживать за ними. При этом, так как он был очень недурен собой и живого темперамента, он принимал красивые позы и всячески рисовался или, на нашем с Соней языке, просто «егозил». Но, ухаживая за девушками, он что-то долго примерялся, и каждый раз все расстраивалось.

Когда я спрашивала Соню: «Ну как Дмитрий Иванович?» — она отвечала: «Представь себе, он опять скопытился».

Вечером мы отправились к Ростовцевым.

За столом Соня, как назло, рядом со мной поместила Дмитрия Ивановича, а сама с Куприным села напротив нас. Дмитрий Иванович с места в карьер «заегозил». Соня веселилась и усиленно занимала разговором своего соседа. Ужин заканчивался, когда стало темно, и на столе расставили свечи в подсвечниках с круглыми стеклянными колпаками. Скоро на свет стали слетаться ночные бабочки, а мотыльки плотным слоем облепили стекло.

— Как странно, что, не сознавая опасности, мотыльки летят на огонь, обжигают свои нежные крылышки и гибнут, — всем корпусом поворачиваясь ко мне, мечтательно произнес Дмитрий Иванович.

— Что же тут странного? Явление давно и просто разъясненное естествоиспытателями, — не глядя на офицера и обращаясь к Соне, очень громко сказал Александр Иванович.

И, будто бы эта реплика не касалась его, Дмитрий Иванович продолжал, улыбаясь и глядя на меня:

— Не так ли и молодые женщины, ослепленные пламенем любви, неосторожно приближаются к манящему их огню?

— Вам нравится это пошлое сравнение, Софья Михайловна? — произнес Александр Иванович, обращаясь к ней.

— Однако, господа, из-за невинных мотыльков вы, кажется, начинаете пикироваться, — расхохоталась Ростовцева.

— Я ни с кем пикироваться не собирался. Но сравнение, которое господин Куприн считает пошлым, я не раз встречал не в каких-то рассказиках, а в книгах известных русских писателей.

— У кого же, например? — приподнимаясь, со стаканом вина в руке, глухо спросил Александр Иванович.

Но тут я быстро встала.

— Простите, Вера Алавердовна, — обратилась я к хозяйке дома, — мне пора кормить Лидочку. Разрешите нам поблагодарить вас и удалиться.

— Михаил Иванович, у тебя мой электрический фонарь. Проводи Куприных, — приказала Соня мужу.

— Еще одна секунда, — сказал дома Александр Иванович, — и я выплеснул бы вино в лицо этому наглому хлыщу.

Глава XXIV

Возвращение в Петербург. — «Черный туман». — Редакционное совещание в «Мире божьем». — Обсуждение плана на 1904 год. — Столкновение с А. И. Богдановичем. — Выход Куприна из состава редакции «Мир божий». — Литовский замок.

Возвращение осенью в Петербург Куприн переживал болезненно. Всякий раз, когда начинались сборы к отъезду, он начинал нервничать. Так было и на этот раз, но остаться в Мисхоре еще недели на две, до конца сентября, было неудобно. Богданович писал, что материальные дела требуют моего возвращения, а присутствие Александра Ивановича в Петербурге для журнала необходимо. Летом редактор Ф. Д. Батюшков уезжал на два месяца за границу, в редакции оставался только Богданович, — накопилось много рукописей.

— Ничего не поделаешь, — жаловался Александр Иванович, — придется опять отбывать повинность на длиннейших редакционных совещаниях в накуренной комнате со спущенными темными шторами на окнах, электрическими лампами и стаканами недопитого чая на столах. Опять бесконечные словопрения, а Богданович, терпеливо выслушивая их, все равно поступит по-своему.

Я уже слышу, как Батюшков в редакции, стоя среди комнаты в своей обычной позе — расставив ноги и откинув назад корпус, — говорит, обращаясь ко мне: «Я не возражаю против рассказа, который вы, Александр Иванович, рекомендуете, но думаю, что вам следует эпизод такой-то, впрочем, все равно какой, предложить автору изложить „ретроспективно“. Рассказ от этого значительно выиграет». И, сдерживая поднимающееся бешенство, я вежливо отвечаю: «В таком случае попрошу вас, Федор Дмитриевич, взять на себя труд разъяснить это автору».

— Прямое изложение факта в художественном произведении, показанное «импрессионистически», — вмешивается Михаил Петрович Неведомский, — производит большее впечатление, нежели тот же факт, изложенный «ретроспективно».

Владимир Павлович Кранихфельд, разумеется, не может согласиться ни с одним из мнений предыдущих критиков, а должен выступить с собственным. Он говорит: «Ретроспективное изложение, отдаляя эпизод от читателя, становится менее эмоциональным, чем его непосредственное изложение. Однако импрессионистическое изложение, которое в данном случае рекомендует автору Михаил Петрович Неведомский, я считаю нездоровым течением в нашей литературе. Единственно верный путь развития литературы — это путь наших классиков-реалистов».