Годы молодости - [105]

За таким распорядком Мария Федоровна строго следила, потому что иначе Алексей Максимович на Капри не имел бы покоя. Не говоря уже о тех русских — литераторах и знакомых, которые приезжали сюда повидаться с ним, на виллу являлось множество незнакомых людей, домогавшихся свидания с Горьким. Русские и иностранные туристы стремились во что бы то ни стало проникнуть на виллу «Спинола». И если им не удавалось, после посещения лазурного грота и развалин виллы Тиверия, побывать у Горького, они считали, что не осмотрели всех перечисленных в рекламе Кука каприйских достопримечательностей.

Поэтому Марии Федоровне приходилось подчас принимать очень решительные и жесткие меры, чтобы оградить Алексея Максимовича от вторжения нежелательных посетителей и обеспечить ему необходимый покой.

— Не правда ли, живем по-княжески — в собственном дворце? — смеясь, говорила Мария Федоровна, показывая нам несколько скромно обставленных хозяйской мебелью комнат наемной виллы.

В Петербурге действительно распространялись слухи, что Горький купил себе на Капри великолепный особняк и живет, окруженный необычайной роскошью и великолепием.

Этим нелепым россказням, конечно, очень мало кто верил, однако видно было, что о них стало известно и Марии Федоровне и Алексею Максимовичу.

В маленьком флигеле во дворе жили Пятницкий, Гусев-Оренбургский, молодой грузинский поэт Влас Мгеладзе и гостивший у Горького Михаил Михайлович Коцюбинский.

Оказалось, что, ожидая нашего приезда, Мария Федоровна задержала для нас помещение в доме, находившемся почти рядом с виллой.

Поэтому я скорей пошла сговориться с хозяйкой, сдававшей комнату, а муж отправился в гостиницу за нашими вещами. Две небольшие комнаты с балконом во втором этаже стоили баснословно дешево — полторы лиры в сутки, что на русские деньги составляло пятьдесят четыре копейки.

Зимой здесь жили Луначарские, а внизу находилась «Каприйская школа»^{133}. Но в момент нашего приезда она уже не существовала.

Быстро устроившись в новом помещении, мы в четыре часа пришли к обеду на виллу «Спинола».

* * *

За те пять лет, что я не видела Алексея Максимовича, он наружно мало изменился. Правда, сильно похудел, но худоба его не производила впечатления болезненной, только более прямой и строгой казалась его высокая фигура в летнем белом костюме с широким поясом вместо жилета.

По-прежнему твердо звучал его голос, крепким и сердечным было рукопожатие, походка легкой и молодой. С большой радостью смотрела я на Алексея Максимовича, и не верилось, что зимой он был болен так опасно, что боялись за его жизнь и только два месяца назад у него прекратилось кровохарканье.

Алексей Максимович раньше не был знаком с Н. И. Иорданским. Но сразу он так просто и дружески заговорил с ним, что всякая натянутость, неизбежная при первом знакомстве, очень быстро исчезла.

За обедом моим соседом был Михаил Михайлович Коцюбинский. Я знала его произведения, и мне было очень приятно познакомиться с ним. Это был на редкость обаятельный человек — мягкий и деликатный, он ни о ком из писателей резко не отзывался. Тем не менее суждения его были не только очень определенны, но иногда и беспощадны.

Заговорили о молодом украинском писателе Винниченко. Коцюбинскому рассказы Винниченко очень не нравились. Он находил, что в них проскальзывало пренебрежительное отношение к женщине, которое с таким откровенным цинизмом проявилось в его романе «Честность с собой»^{134}. Я не знала этого романа, он еще не появлялся в печати, но Коцюбинский знал о нем.

— Не советовал бы вам печатать Винниченко — самовлюбленный и пошлый писатель, — обратился ко мне Алексей Максимович, до которого донесся наш разговор с Коцюбинским. — А вот что бунинскую «Деревню» напечатали, это хорошо. Чудесная вещь^{135}.

После обеда все перешли на большую террасу, примыкавшую к кабинету Алексея Максимовича. Проходя через кабинет, я обратила внимание на книжные полки, занимавшие одну стену комнаты. Большие, прочные сосновые полки — настоящие русские книжные полки, на самом верху которых лежали стопками старые журналы с потрепанными корешками. И казалось, что вид из окна этой комнаты должен быть не на «Пиккола Марина», а на Волгу, русские леса и дали. Я сказала об этом Алексею Максимовичу.

— Вожу все с собой, — ответил он мне и забавно прищурился. — И Нижний на Волгу и Оку — все вожу с собой и притом, заметьте, беспошлинно… Вот я какой хитрый…

Алексей Максимович ходил взад и вперед по террасе, а я и Н. И. Иорданский рассказывали ему о последних петербургских литературных новостях. Вдруг Алексей Максимович остановился перед нами.

— Жалко, что вы так задержались в Риме, — сказал он. — Приехали бы немного раньше и застали бы здесь Гаврилу Благовещенского. Он приехал на несколько дней повидаться со мной. Вы ведь, конечно, читали его сочинения? — спросил Алексей Максимович и, прикусив ус, искоса взглянул на меня.

Заметив мое замешательство, Коцюбинский рассмеялся.

«Гаврило Благовещенский, Гаврило Благовещенский», — повторяла я про себя и с досадой думала: «Вот появился новый молодой писатель, и Алексей Максимович сразу заметил его, а я, конечно, прозевала».