Годы испытаний. Книга 2. Волга — русская река - [31]

Он уже собирался было отослать обер-лейтенанта к известной директиве «Об обращении с вражеским гражданским населением и русскими военнопленными в завоеванных областях», но передумал. Видно, что Гель плохо знаком с трудами великих теоретиков немецкой военной науки. Ведь он окончил ускоренный курс военного училища.

— Прошу вас, присядьте, — пригласил он офицера. А сам пошел к походной книжной полке, которую постоянно возил с собой во все военные кампании. Он достал увесистый том Клаузевица, полистал и остановился на разделе «О войне».

— Вы, надеюсь, знакомы с таким выдающимся немецким военным ученым, как Клаузевиц?

Старший лейтенант кивнул головой.

— О нем нам говорили в военном училище. И я иногда его читал…

— Иногда читал? — проворчал Мильдер. — Его надо не просто читать, а постоянно изучать и знать на память. Это настольная книга каждого офицера немецкой армии. Обратите внимание, что говорит Клаузевиц: «Итак, война — это акт насилия, имеющий целью заставить противника выполнять нашу волю…» — Тут генерал сделал паузу. — Вот главное: «Тот, кто этим насилием пользуется, ничем не стесняясь и не щадя крови, приобретает огромный перевес над противником, который этого не делает…» Для нашей армии это первейшее и необходимейшее условие успеха. Вы знаете, что население России раза в три превышает наше. Вам хорошо известно и то, что русские и сейчас враждебно относятся к немецкой армии. Надеюсь, вам известны и последние факты. Участились случаи появления советских пропагандистских листовок. Они призывают, солдат нашей армии к неповиновению, к переходу на сторону врага. По докладу начальника карательного отряда капитана Руммера, листовки распространяет местное население, которое поддерживает связь с партизанами. На днях Руммер расклеил в деревнях, ближайших от места дислокации нашей дивизии, приказ, в котором предупреждал, что в случае, если опять появятся листовки, он расстреляет каждого пятого местного жителя. И вот листовки снова появились среди наших солдат.

Обер-лейтенант Гель знал и о листовках и о приказе. Он сам читал такую листовку, но внутренне не был согласен с тем, что из-за этого надо лишать жизни сотни ни в чем не повинных людей. Убедился он и в том, что капитан Руммер — трус. Давно он грозился уничтожить крупный партизанский отряд «Деда» в Брянских лесах, но сам боится сунуть нос даже на опушку. Но об этом нельзя говорить генералу. Он может заподозрить его в симпатиях к русским и прогнать на передовую.

— У меня к вам поручение, — обратился генерал. — Только что звонил Руммер и сообщил о том, что поймали партизанку с листовками. Передайте ему, что я прошу прибыть с пойманной ко мне в штаб. Да и вам, я думаю, полезно будет, обер-лейтенант, присутствовать на ее допросе. Тогда многие вопросы, которые вас волнуют, будут для вас более ясными…

Направившись выполнять приказ генерала, Гель в душе уже раскаивался, что не удержался и задал этот вопрос своему начальнику. По совести, у него не было желания присутствовать на допросе. Он видел уже, как допрашивали захваченных «языков», и считал, что нет ничего тягостнее подобного зрелища.

Гель вошел и поприветствовал Руммера. Он передал ему приказ генерала. Тот просил обер-лейтенанта минутку подождать. Он сказал, что ждет некоего Пузняева — начальника сводного отряда полиции, которому удалось изловить партизанку с листовками.

Вошел среднего роста мужчина, худощавый и кривоногий, в щегольских хромовых сапогах, в поношенном полушубке и шапке из собачьего меха. Он снял треух, блеснув округлой лысиной, поклонился. Губы его искривились в подобострастной улыбке.

— Рассказывай, где поймал партизанку?

— Сижу я в щели, закоченел весь. Один вечер просидел зря. Второй тоже. Третий. Никого из наших русских не было, а листовки разбросаны, куда ни глянь. «Нет, — думаю, — от меня не уйдешь», — погрозил Пузняев кривым пальцем и хихикнул. — Четвертый, пятый день сижу, высматриваю. И вдруг глазам не верю…

— Молодая? — перебивает Руммер.

— Броде не так и молодая, но взрослая, средней из себя упитанности. И шуршит этими самыми листовками. Я, господин капитан, не мог сдержаться. Ловить живьем — можно ее упустить, чего доброго. И я ее с первого выстрела наповал уложил.

Руммер вскочил разъяренный.

— Болван! И ты испугался партизанки? Ты же позвонил и обещал доставить ко мне?

— Доставил, доставил, господин капитан, все как договорились. Сейчас увидите, что не вру. — Пузняев еще никогда не врал, я человек честный. Не было случая, чтобы я кого обманул. — Он бил себя кулаком в грудь и не сводил глаз с эсэсовца.

— Давай скорее, — прервал с нетерпением капитан. — Хоть мертвую давай.

Пузняев вышел приседающей походкой и внес мешок.

Руммер и Гель смотрели на него недоумевающе.

Начальник отряда полиции торопливо развязал мешок и вывалил на пол труп рыжей кошки. На шее ее была резинка с прищепками, и в каждой прищепке пачки листовок.

— Ловко придумано, — сказал Гель.

— Трофеи бери себе. Жене воротник будет хороший, — захохотал Руммер.

Пузняев схватил кошку за хвост, сунул в мешок и вышел.

Долго глядели молча Гель и Руммер друг на друга.