Годы испытаний. Книга 2. Волга — русская река - [26]

— Как же вам удалось его разоблачить?

— Подобрали ключи… Знали, что старик имел слабость к стихам. Подослали своего агента — некоего Пузняева. Он и разжалобил его лирическую душу.

— И что ж вы с ним сделали?

— Пустили в расход… Нам важно было получить от него сведения о партизанских явках, узнать фамилии. Неделю бились, и бесполезно. Нем был как рыба. Вижу, его не сломишь, я решил инсценировать его расстрел, надеясь, что он попросит о помиловании.

— И не просил ни о чем? — удивился Мильдер.

— Нет. Только сказал с пафосом, как артист на сцене: «Теперь я могу умереть спокойно. Я выполнил свой долг перед Россией». Что-то в этом духе… Чудак! Эльза записала его предсмертную речь. Она решила коллекционировать, как говорят речи подобные русские фанатики.

— Кстати, а где Эльза сейчас?

— Она вместе со мной попала в партизанскую засаду и с тех пор лечится в Бадене на водах. Ей тоже порядком досталось от этих разбойников.

— И давно вы в разлуке?

— Более двух месяцев. Ну, ничего, теперь скоро увидимся.

— Собираетесь в отпуск?

— Нет, я получил новое назначение и уезжаю в Германию. — Нескрываемая радость была слышна в голосе Нагеля.

— Ах, вот как! Куда же это?

— Согласно директиве Гиммлера создаются лагеря военнопленных особого назначения. Я назначен начальником такого «воспитательного» заведения.

— Поздравляю с повышением. — Надеюсь, вы довольны своим новым назначением?

— Вполне. Для меня оно было несколько неожиданным.

Мильдер налил гостю и себе.

— Вроде сюрприза? За ваши успехи, Фриц. Рад за вас и Эльзу.

Они выпили.

— А как идут ваши дела? — спросил Нагель. — Скучаете по дому?

— Дела? Вполне успешно.

А про себя подумал: «За зиму соберемся с силами, а весной придется вновь скрестить оружие с противником. Мы наверняка разгромим русских. Фюрер сделает все, чтобы захватить Россию. Это для нас главная задача».

— В семье все по-прежнему. От Марты получаю довольно часто письма. — Мильдер на миг задумался. Он поймал себя на мысли, что завидует отъезду Нагеля в Германию.

«А вот когда мне придется быть там? И придется ли?» Он как бы очнулся и предложил:

— За нашу близкую победу над русскими!

— У вас, я гляжу, полное затишье, — сказал Нагель.

— О да! Пока… Но для меня это хуже. Тревожная эта тишина. Лучше бой.

Глава восьмая

1

Последнее время Шаронов не раз говорил Канашову о том, что дисциплина в дивизии ухудшается, и настаивал, чтобы комдив потребовал от командира уделить больше внимания этому вопросу, а он, комиссар, будет стараться тем временем улучшать партийно-политическую работу. Но Канашов недоверчиво относился к сигналам о нарушении дисциплины: «Преувеличиваешь ты, Федор Федорович… Нам оборону надо прочную создавать и позиции укреплять делом, а не языком…» При этом он ссылался на тревожные данные разведки о подготовке немцев к новому наступлению. Комдив не проходил лишь мимо фактов грубого нарушения дисциплины и сурово наказывал за ЧП; в то же время он считал, что дисциплина в дивизии находится не на таком уж низком уровне, чтобы «бить в колокола» и уделять внимание главным образом этому делу.

Комиссар знал и о том, что «по примеру» Канашова женщинами «обзавелись» и другие командиры, и посоветовал ему оформить свой брак с Аленцовой. Комдив, и без того доведенный до раздражения тем, что Аленцова все еще не решалась на это до развода с ее тяжело раненным мужем, взорвался:

— Что я тебе, мальчишка? Что ты меня учишь?

— Ты-то не мальчишка, да вокруг нас с тобой их много. Две трети командного состава у нас в дивизии молодежь. С тебя и начнут пример брать.

Комдив вскочил со стула и заходил по комнате.

— Опять кто-то насплетничал? А ты, политработник и человек с большим жизненным опытом, до сих пор не разобрался, где финти-минти, а где серьезные отношения между людьми.

Шаронов увидел, что задел за живое место, понял, что разговора не получится, встал и начал одеваться.

— Удивляешь ты меня, Михаил Алексеевич. Умный ты человек, хороший комдив, а не понимаешь, что тебе жена нужна, а не любовница.

— Да ты меня не захваливай. Мне цена известная, — перебил Канашов, — Ты лучше скажи мне, кто это мутит воду, про меня и Аленцову тебе нашептывает? Не Харин ли?

— Напрасно ты кого-то подозреваешь. Никто мне о ваших отношениях, даю слово коммуниста, ничего не говорил.

— Скрываешь? Ну ладно! Меня ты знаешь. Всю свою жизнь не мог терпеть предателей, провокаторов и наушников. Я узнаю — и тогда держись! В три шеи эту сволочь выгоню из дивизии.

— Ну, Михаил Алексеевич, ты, я вижу, зашел далеко. Выгнать — дело простое. Надо людей уметь и воспитывать терпеливо…

— Некогда мне лекциями по воспитанию заниматься. Сколько трудов и времени стоит такую оборону создать! Ты видишь, что я делаю.

— Позиции-то у нас действительно хорошо оборудованы, да в них уже трещины имеются. Ты думал, что влез в землю, опутался колючей проволокой, мин наставил вокруг — и оборона твоя неприступна? Ошибаешься, Канашов, ох, как ошибаешься!

— Пошел ты к черту со своими «трещинами»!..

— Ты чего орешь на меня? Я же к тебе как коммунист обращаюсь в интересах укрепления дисциплины.

Канашов прищурился, наклонил голову вправо.