Годы испытаний. Книга 2. Волга — русская река - [15]

Слушая комиссара, Канашов думал: «И в вопросе быстрейшего овладения боевым опытом личного состава дивизии печать может многое сделать: статьи в журналах и даже в дивизионной газете станут нашим большим помощником».

— Федор Федорович, — обнял его комдив за плечи. — Спасибо тебе. Натолкнул ты меня на хорошую мысль… А что, если нам своими силами в дивизии, ну, хотя бы один раз в неделю листок по обмену боевым опытом выпускать?

Шаронов скупо улыбнулся, покрутил головой.

— Идея-то очень правильная. Я за нее обеими руками голосую. Ну, а как начальство посмотрит на это? Да и бумага нужна… Ее на дивизионку нам дают грамм в грамм. Дефицит. Сам знаешь.

— Значит, поддерживаешь? — улыбался комдив. — Тогда будем действовать. Я командующему доложу. А ты — члену Военного совета. Договорились?

— Согласен.

— По рукам. И не медлить — уговор такой. А с бумагой не беспокойся. У нас Васько ведь хозяйством дивизии командует. Мужик он запасливый. У него трофейной бумаги залежи. Он как-то мне докладывал.

2

Всего три дня не видел Канашов Аленцову, и сердце настойчиво потянуло к ней. А тут нашелся предлог: Шаронов пригласил навестить медсанбат. До политотдела дивизии дошли жалобы от раненых. И хотя Канашов вчера намечал побывать в полку Бурунова, он согласился на предложение комиссара заехать по пути в Поземково, где располагался медицинский батальон дивизии.

Зима 1941 года была щедра на снег. Его навалило — ни проехать, ни пройти. Выехали затемно на санях. — Всю дорогу оба молчали, каждый думал о своем. Канашов чувствовал, как с приближением к деревне у него сильнее бьется сердце, и он беспокойными глазами старался отыскать приспособленный под жилье рубленый сарайчик с одинокой березой. «Спит и не знает, что я еду к ней», — подумал он.

Шаронов догадывался, что комдив ехал с ним в медсанбат отнюдь не только из-за служебной необходимости. И, стараясь упредить нежелательные действия Канашова, комиссар предложил:

— Михаил Алексеевич, давай к медикам в штаб завернем, а потом… — он поглядел выжидающе, — можно и осмотреть, как содержатся раненые.

Канашов легко выпрыгнул из саней.

— Ты поезжай, Федор Федорович, а я тут на минутку… Догоню потом…

Шаронов надвинул глубже шапку и уткнулся в меховой воротник, «Сбежал-таки, не утерпел. Вот заболел человек!.. Как в песне поется: „Куда ни поеду, куда ни пойду, а к ней загляну на минутку“. Жалко мне тебя, Михаил Алексеевич. Как бы эта минутка не кончилась для тебя плохо. Уж сколько хороших командиров поплатились и были сняты из-за женщин. Но как ему об этом сказать?… Человек он с ершистым характером. Может подумать, что я подкоп под его авторитет делаю. И право, до чего же непонятное это чувство — любовь! Попробуй разберись в нем только со своей колокольни. Я, мол, бы сделал так да поступил бы этак».

Размышляя, он подъехал к госпиталю дивизии, где содержались легко раненные. Отдал приказ ездовому распрячь коня и поставить под навес, а самому идти греться к связистам. Комиссар вошел в кабинет командира медсанбата. Никого. Только за фанерной стеной голоса выздоравливающих. Он снял шапку и сел за стол. На столе лежали медицинские принадлежности: трубка, песочные часы, банка с наструганными сосновыми палочками, банка с ватой, пузырек с йодистым раствором и какие-то тетради (наверно, для учета больных). Шаронов, попав в теплое помещение, задремал. Вот уже многие сутки он спит по три-четыре часа, не более. Несколько дней подряд проверяла работу политотдела дивизии комиссия из армии. А вчера удалось всего один час поспать. Днем был на передовой — агитаторов полка собирал. Вечером партийное собрание, а ночью принимали новое пополнение. Знакомился с новыми командирами и политработниками.

Он сладко зевнул… «А может, мне и впрямь уснуть часок, пока подойдет комбат?…» (Дежурный доложил комиссару, что он на врачебном обходе.) Шаронов сунул руку в карман.

Что это? А, да это письмо от брата из Сталинграда. Письмо как письмо, но задевали в нем два момента — Александр хоть и секретарь райкома партии, но его наивность раздражала. Он удивлялся тому, что наши войска не наступают и не гонят немецких захватчиков. «Ведь так хорошо пошло под Ростовом, Тихвином и Ельцом, и вдруг вы почему-то встали и перешли к обороне», — вспомнил комиссар вопрос брата. И второй момент. Мать-старуха уехала в Ростовскую область. С началом войны она эвакуировалась к младшему сыну в Сталинград. А вот узнала, что освободили родную деревню, и не утерпела — уехала. «Может, и мне удастся съездить хоть на несколько часов мать повидать? Сколько уж лет не видел, а так тянет в родные места. Хорошо, что Александр устроил у себя в квартире эвакуированных жену и дочь…»

За фанерной стеной его внимание привлекли спорящие возбужденные голоса.

— Сказал — сбегу, значит сбегу на передовую. Терпения моего здесь нет, только и думаешь о том, как бы пожрать…

— Ты что, один голодный? Сейчас всему народу трудно. Немец-то прет вон как…

«Не зря жалуются на командира медсанбата. Продуктов хватает, а он не может как следует питание организовать, — подумал Шаронов. — Все на войну списывает, не понимает, что сейчас надо заботиться о бойце, как никогда. На нем главная тяжесть войны…»