Годы испытаний. Книга 2. Волга — русская река - [17]

— Подумаешь, барахла ему для меня жалко. Все равно они его на ветошь списывают. — И она вздергивала свой задорный нос, обсыпанный, будто маковыми зернами, веснушками. — Ох, Наташенька, замучил он меня своими объяснениями в любви! — горестно вздыхала она, глядя в зеркало и раскладывая по лбу шелковистые колечки волос. — Мало того: стихами стал объясняться…

— Ну, а ты что ему в ответ?

— Смеюсь и говорю: «Не верю». Все ведь так ребята: пока от нас любви добиваются — и стихи, и песни, и горы золотые сулят, а добьются — и поминай как звали!

— Нет, Марина, не все, — возражала Наташа.

Их разговор прервала вошедшая санитарка, обидевшая накануне Наташу. Она потупила взгляд, вынула из санитарной сумки банку и поставила на тумбочку перед кроватью.

— Не серчай на меня. Мало ли что бывает: по глупости и с языка сорвется. Злая я была… У меня большое горе — отца немцы на фронте убили. Поправляйся скорее, — заулыбалась санитарка. — Не серчаешь? — Она протянула руку и тут же ушла.

У Наташи терпкий комок подкатил к горлу, на глаза навернулись слезы. «Откуда она знает, что я люблю вишневое?»

Марина с завистью глядела на банку с вареньем.

— Не могу себе представить, где она достала!

— Приходи вечером, будем вместе чай пить…

— Спасибо, Наташа, но я сегодня не смогу. — Она взяла и сжала Наташину руку. — Ты кого-нибудь любила?

— Любила. — На лице Наташи блуждала грустная улыбка.

— А он тебя?

— Думаю, любил…

— Почему — любил? — перебила Марина. — Вы что, поссорились?

Дверь открылась, и на пороге появился старшина, высокий, худощавый, с длинными руками. Он смущенно улыбался.

— Здравствуйте, девушки. Марина, тебя можно на минутку?

— А где обещанные штаны? — спросила она.

— Все в порядке, Марина. Даже два комплекта. И гимнастерок добыл, и тебе вот… — Он ловко, как фокусник, выдернул из-за пазухи песчаного цвета цигейковую ушанку. — Комсоставская. Она тебе в самый раз будет.

Марина помотала головой.

— Не надо.

Старшина от удивления чуть было не выронил шапку.

— Не нравится?

— Нравится. Но почему одна? У меня ведь подруга, — она указала кивком головы на Наташу. — Знакомьтесь.

Старшина, ступая неизвестно зачем на носках, протянул длинную руку. Покраснел и стал неловко переминаться с ноги на ногу.

— Постараюсь и вам достать. Схлопочу, не беспокойтесь.

— Садитесь, — пригласила Наташа.

— Благодарствую, надо идти. Меня ждут шоферы-новички. Обмундирование им надо выписывать.

— А где обещанное? — строго спросила Марина.

Старшина растерянно пожал плечами.

— Неужто всякую дрянь тащить в комнату? Больной человек лежит… Я за дверью сверточек оставил.

— Пошли, пошли, сама погляжу, — прикрикнула Марина и вывела старшину за собой.

…Наташа с улыбкой лежала, думая о подруге. Она поймала себя на мысли, что так легко и быстро «променяла» дружбу с Ляной на дружбу с Мариной. Она сравнивала их обеих, и обе они нравились ей. И Наташа была довольна, что имеет таких хороших подруг… «Неправда, когда говорят, что большинство людей плохие, коварные, злые и способны только на подлости, — думала она. — И не всегда человек, который обидит тебя случайно, плохой или никудышный. А с Мариной трудно согласиться, что если любишь, то больше никто не может понравиться как человек. Я вот люблю Сашу, для меня он все. Но и Вася Самойлов хороший человек… Нет-нет, — отогнала она от себя мысль. — Сейчас для меня никто не существует, кроме Саши». Наташа стала вспоминать об их последних размолвках. Какими мелкими и никчемными казались они, особенно теперь! «Увижу ли я тебя, дорогой мой Сашка? Где ты сейчас? Может, и в живых нет?» Но Наташа не могла и не хотела даже представить себе, чтобы с ним случилось что-нибудь.

2

Настойчивость Наташи взяла верх. Несмотря на уговоры врача «полежать еще и окрепнуть», она начала работу наравне со всеми.

Трудно подниматься утром на заре, когда одолевает сон. Марина сдернула одеяло с Наташи.

— Вставай, соня…

Наташа вскочила, быстро, по-солдатски натянула на себя одежду. В общежитии холодно. Топят мало: экономят. Заправила постель. Ополоснула лицо обжигающе-холодной водой.

По дороге Марина тараторила:

— У меня, Наташа, в детстве зародилась жалость к грузчикам. Жили мы неподалеку от порта. Погляжу я на них, и слезы у меня навертываются — какие, думаю, бедные люди. Таскают все, как вьючные животные… Отец мне говорил, когда плохо училась: «Пойдешь в грузчики…» Скажет, а я плачу. «Не хочу быть грузчиком», — отвечаю ему. А теперь мы с тобой грузчики. Жизнь, она многое может заставить человека делать, не спрашивает, хочешь или нет.

Во дворе перевалочного госпиталя снег был черным, словно в оттепель. Весь двор забит санитарными машинами.

Резкий запах бензина, рев моторов, и сквозь этот гул доносились слова команды, ругань, стоны раненых.

— Поторапливайтесь, девушки. К вечеру прибудет еще партия раненых, — сказал им проходивший мимо врач в белом полушубке, отороченном коричневатым мехом.

— Откуда раненые? — спросила у него Наташа.

— Эти вот из-под Тулы. Там, говорят, тяжелые бои идут.

Наташа и Марина влились в общий поток работающих санитаров.

Раньше Наташа подсчитывала, сколько раненых она перенесла за смену. Но потом поняла, что все это ни к чему: все равно, пока не перенесут всех, никого не отпустят. Носилки, носилки, носилки… Они мельтешили в глазах, жгли ладони. И только когда берешь носилки с земли, отполированное руками дерево приятно холодит как будто обожженную кожу. На дворе мороз, но никто из работающих на переноске раненых его не чувствует. Наташа потерлась щекой о плечо, стирая щекочущие ручейки пота.