Годы испытаний. Книга 2. Волга — русская река - [13]

— Здравствуйте, товарищи! Да тут хоть противогаз надевай…

С комиссаром поздоровались, и он, прищуриваясь в полутьме, стал вглядываться в лица сидевших людей. Заметив Канашова, он кивнул ему головой.

— Прощу извинения, помешал?

— Садись поближе к теплу, грейся, — пригласил комдив.

Несколько человек встали, уступая место Шаронову.

— Сидите, сидите, товарищи. — Он снял шапку и устроился на ящике, потирая озябшие руки.

Шаронов осмотрелся, увидел комбатов и комиссаров батальонов, а также командиров рот и политруков. «Совещание проводит», — решил он.

— Так продолжим, товарищи, — обратится Канашов к присутствующим.

— Разрешите, товарищ полковник, — поднялся командир первого батальона, высокий, худощавый, подтянутый капитан Пряслов.

— Давайте.

— Вот у меня с моим комиссаром спор был о нашем боевом уставе пехоты. Я так понимаю: мы, даже кадровые командиры, неточно выполняем требования устава. Вот и все наши неудачи потому получаются. Если брать под сомнение уставные положения, если они устарели, то как же нам воевать тогда?

— А так, как боевой опыт подсказывает, — бросил комиссар батальона Ларионов.

— Нет, это неверно. Откуда я боевого опыта наступать наберусь, если я только отступал и оборонялся? Взять хотя бы оборону. У каждого свой боевой опыт. Вспомните, товарищи, там, где можно было нам заранее подготовить позиции, как требовал устав, немцы долго не могли прорваться. Иван Андреевич говорит мне, — он сделал жест рукой в сторону комиссара, — какая же это оборона, если немец ее все же прорывал? Прорывал, но когда? Когда с танками и самолетами наступал…

Комиссар батальона Ларионов, нетерпеливо поглаживая подбородок, не выдержал, встал и, обращаясь к комбату, перебил его:

— Ты, дорогой, сам же себе противоречишь и подтверждаешь истину, что устав не дает нам ответа, как сделать нашу оборону непреодолимой для немца. Написано в нем будто убедительно, что оборона должка быть непреодолимой, а немцы все же ее прорывают.

— Как же это устав не говорит? — протестовал комбат. — А параграфы раздела обороны? Там же все ясно говорится.

— Написано-то ясно, — вмешался в спор смуглый похожий на цыгана командир третьего батальона старший лейтенант Верть. — А как начнет наступать немец с танками, так мы ничего и сделать не можем, отходим, а то и бежим…

— Открытие сделал, — сказал командир первого батальона. — Кто же этого не знает, что у них пока танков больше, чем у нас? А вот под Ельней у него их много было, а как напоролся он на наши артиллерийские полки, не мог прорваться. По десятку раз ходили немцы в атаки, а мы сдержали. Горели их танки, как костры.

— Артиллерия, она, конечно, вещь надежная, — сказал Верть. — В первые дни войны она, матушка, только и выручала нас. Но и ее не хватало.

— А что сделает наша артиллерия, если он авиацией по головам ходит? — встал коренастый, маленького роста капитан Колесюк, командир второго батальона. — Под Смоленском мы оборонялись — у нас там столько артиллерии было. А что толку? Немецкая авиация до тех пор бомбила, пока половину орудий не вывела из строя. Потом танки его пошли, и все…

— Какая же это военная наука? Раз устав не дает нам ответа на эти вопросы, значит он устарел, — настаивал Ларионов. — Да и чего тут спорить, товарищи. Мы ведь просто противоречим основным принципам марксистской диалектики: все течет, все меняется, отживает и нарождается. Применила против нас фашистская армия новую тактику, с массой танков и самолетов. А наша оборона оказалась не на высоте…

— Вот ерунда-то! — замахал руками командир первого батальона. — А в нашем уставе разве ничего не говорится о танках и авиации? Все ведь дело в том, что мало у нас техники.

— Мало, мало, — усмехнулся Ларионов. — Восточная поговорка гласит: сколько ни повторяй сахар, сахар, во рту сладко не будет… Не об этом идет речь. Устав нас учит, что можно создать непреодолимую оборону. Мы так и делаем, как он учит, а начнет немец наступать — все трещит по швам. Значит, не так ее надо строить, а по-другому…

Канашов внимательно слушал разгоравшийся спор, давая всем высказаться. Перед ним стояла ответственная задача — не просто примирить спорящих или ответить на волнующие вопросы, а убедить тех и других, как воевать правильно, грамотно, учитывая боевой опыт. Надо, чтобы эти люди — командиры и политработники, которые несли ответственность за руководство и жизнь нескольких сотен бойцов, сержантов и командиров, прониклись непоколебимой уверенностью сами и убедили своих подчиненных, что задачи, поставленные командованием дивизии, выполнимы. Тогда и укрепление обороны, которым они занимались сейчас в тяжелых условиях зимы, и инженерное оборудование второй позиции, над которой они бьются второй месяц, приобретет для них главную цель жизни.

Канашов понимал, что в нашей военной науке, существовавшей до Великой Отечественной войны и на теории которой были созданы и боевой и полевой уставы, по-видимому, имелись пробелы. Война вносила каждый день свои новые требования и изменения. Значит, сама жизнь подсказывала необходимость пересматривать некоторые положения, уставов. «Вот оно, самое больное место, о котором мы обменивались накануне мнением с Шароновым…» Но в то же время комдив ясно отдавал себе отчет, что в этом деле нельзя брать все на себя. Иначе эта отсебятина внесет анархию в действия командиров, подорвет авторитет воинских уставов и в конечном счете не принесет пользы подчиненным. Если и было так, что он учился у младших по служебному положению и званию командиров и солдат, если он и использовал их и свой боевой опыт, то это он делал отнюдь не из желания самолюбия и жажды собственной славы. Ему казалось, что нельзя было идти поперек того, что выдвигала сама жизнь. «Как же поступить теперь?» Несколько десятков глаз смотрели на него с нетерпением и ждали ответа. Канашов то хмурился, то светлел лицом, поправляя левой рукой шевелюру. Потом обвел всех взглядом и остановился на Шаронове.