Годы испытаний. Книга 1. Честь - [48]

— Мы тут в сыром бараке жили, — говорила она. — Но так больше жить не можем!

Из зала донесся возбужденный голос:

— Они бы еще для нас, как для солдат, койки поставили в три яруса.

Представитель округа поднялся и бросил в темный зал:

— Трудно, знаем, что трудно… Вы правы, товарищи женщины, но общежитие прививает людям чувство коллективизма, сплоченности, взаимной выручки. А она вам нужна не меньше, чем вашим мужьям, которые руководят войсками.

Седая женщина, стоявшая на трибуне, прервала его:

— Попробуйте сами так пожить, товарищ полковой комиссар, хоть один денек… На двадцать живущих семей в бараке три крана в общем умывальнике и одно отхожее место.

Дружный смех потряс зал. И даже в президиуме не удержались от улыбки.

— Да, но как вы, сознательные женщины, могли решиться на такое преступление? Вы же подводите своих мужей!

Женщина медленно сошла с трибуны и кивнула головой в зал.

— А вы их спросите, товарищ полковой комиссар. Каждая, я думаю, даст вам ответ.

Сказав так, она ушла и словно растаяла в полутемном зале.

— Разрешите мне слово, — поднялся из рядов высокий и пожилой старший политрук.

— Пожалуйста, — сказал председатель собрания.

— Кто это? — спросил представитель у Коврыгина.

— Парторг полка Ларионов.

— То, что мы здесь встретились, товарищи, по волнующему нас вопросу, — это хорошо. Хорошо, что некоторые женщины рассказали, как обстоит дело у нас с жильем, но, мне кажется, к решению этого дела мы подошли не с того конца…

В президиуме недоуменно переглянулись, зашептались, в зале началось оживление. А он продолжал:

— Восточная мудрость гласит: «Сколько бы ты раз ни повторял слово „рахат-лукум“, от этого во рту слаще не станет». Больше двух домов, что имеется, пока не будет…

Из зала донеслись голоса:

— Хорошо тебе агитировать, на троих выделили две комнаты…

— Да он от них отказался!..

— Чего человека зря корить?

Председатель призвал шумевших к порядку.

— Предлагаю выделить смешанную комиссию из представителей округа, жен командиров и политработников по назначению командования, — продолжал Ларионов. — Поручить от имени нашего собрания проверить на местах правильность заселения квартир.

— Правильно! Правильно!.. — донеслись голоса женщин.

— Ларионова председателем! Ларионова!..

— Но главное, что необходимо решить, на мой взгляд, — это вопрос о детских яслях и детском саде. Иначе мы наших боевых подруг превратим в кухарок и некогда им будет заниматься ни самообразованием, ни общественно полезной и культурной работой…

— Товарищи! — встал Русачев. — Мы отклоняемся, насколько я понимаю, от вопросов.

Но голос его потонул в шуме из зала:

— Пусть говорит! Чего вы мешаете? Дайте сказать человеку!

— Я предлагаю весь нижний этаж одного из домов, куда намечают переселить продовольственный и промтоварный магазины с пошивочной мастерской, отдать под ясли и детсад.

В зале захлопали одобрительно в ладоши.

— И поддерживаю женщин: надо строить обязательно школу. Она не только для наших детей, но и для самообразования жен, вечерней школы бойцов и сержантов необходима.

Под шумные голоса и аплодисменты Ларионов сошел с трибуны.

Председатель долго успокаивал взбудораженную аудиторию, прибегал к такому испытанному средству, как звонок, но люди долго не успокаивались. Видно, что парторг высказал их сокровенные думы и чаяния.

— Товарищи! — сказал Русачев. — Предложения, о которых говорил Ларионов, я поддерживаю. Да и командующий, надеюсь, нас поддержит в этом, но ведь нам надо решить сейчас вопрос со стихийным заселением. Ведь людей к нам для этого прислали. Вам же докладчик разъяснил, что такое самовольство граничит с преступлением…

И в это время к трибуне направилась Марина Саввишна.

Русачев, увидев жену, побледнел от негодования, шепнув что-то на ухо расстроенному Коврыгину, и демонстративно вышел из-за стола президиума. Марина Саввишна стояла, всматриваясь в зал, будто не замечая всего этого.

— Вот вы, товарищ полковой комиссар, спрашиваете у нас, как мы решились на такой преступный шаг. А выспросили бы, есть ли среди нас обиженные при распределении?

Зал единодушно ответил:

— Нет, нет!..

— И все же это противозаконно, — не уступал полковой комиссар.

— А вы покажите нам закон, где говорилось бы, что нам с детьми полагается ютиться в сырых комнатах…

Из зала донеслись голоса:

— Судить за такое надо…

Представитель округа с тревогой глядел на разбушевавшихся женщин. Он чувствовал теперь — их не переубедить. Хотелось одного: поскорее остаться одному и разобраться во всем как следует. Он встал, поднял руку. Голоса немного стихли.

— Я доложу командованию в округе ваше мнение, товарищи женщины. Там разберутся… Может быть, у вас еще имеются какие-нибудь пожелания? Говорите, а мы доложим командующему.

Марина Саввишна, продолжавшая стоять на трибуне, строго глянула ему в глаза, удивленно повела плечами:

— Какие же могут быть пожелания? Желание у всех одно: чтобы более чутко, по-партийному относились к людям. И в этой связи, товарищи, разрешите мне рассказать вам об одном случае. Он произошел еще в моей молодости, но запомнился на всю жизнь.

…Была я еще тогда совсем девчушкой. Отца у меня не было… Жила в деревне с матерью. Голодали очень. Вот и взяла меня к себе в Москву двоюродная сестра матери, бездетная учительница. Она тогда киоскером в Кремле работала и меня пристроила, ну, вроде как помощницей. Киоск наш располагался в вестибюле центрального входа Большого Кремлевского дворца. В то время там заседал, кажется, одиннадцатый съезд партии. Тетка моя пошла получать книги, а меня вместо себя оставила. Гляжу я и своим глазам не верю: Владимир Ильич вошел в центральный вход, оглядел всех лучистым, прищуренным взглядом, раскланялся с делегатами и стал торопливо подниматься по лестнице наверх.