Годы и дни Мадраса - [23]

Но город до сих пор хранит память о добаши Паупии. Небольшая уличка в Чулаи, по соседству с бывшим Черным городом, называется Паупия-стрит. Не только Паупия удостоился этой чести. Есть улицы Тамбу Четти, Эррабалу Четти, Минги Четти и т. д. Дело не в именах давно умерших купцов, служивших Ост-Индской компании. Их живые корни еще остались в городской почве Мадраса. В бывшем Черном городе стоят их банки, ростовщические конторы гостеприимно распахивают свои двери перед посетителями, их склады и магазины тянутся вдоль зданий гавани. Имена их потомков с проклятиями и отчаянием произносят обитатели бедных городских кварталов, где почти каждый третий должен ростовщикам. Новые индийские фирмы, которые появились в последнее время в городе, были оплодотворены золотым дождем из банков и контор ростовщиков.

Просторные современные особняки по берегам рек Коум и Адьяр — свидетельство жизнеспособности и процветания потомков Берри Тиммапы и Кази Виранны. Они являются членами Торговой палаты и респектабельных клубов мадрасских дельцов. Не стало Ост-Индской компании, забыли о карнатикском навабе, ушел из форта английский гарнизон, индиец сменил британского губернатора, но живут и нередко решают судьбы города люди с именами Виранны, Четти, Пилаи. И каждый год жрец в храме Шивы смотрит на человека в расшитом золотом тюрбане, когда тот поднимет руку. Человек немного медлит, обводит властным взглядом собравшуюся толпу и, наконец, делает небрежное движение темной кистью. Над притихшей толпой проносится грохот барабанов и поднимаются медные храмовые трубы. Начинается праздник в честь великого предка человека в расшитом тюрбане — Берри Тиммапа…

Черный город. «Левые» против «правых»

Черный город теперь называется Джорджтаун. Новое имя этой части Мадраса было дано в 1912 году, когда принц Уэльский, будущий английский король Георг V, посетил город. Джорджтаун четырехугольником охватывает территорию к северу от форта. Его узкие улицы, пересекаясь, тянутся от центрального вокзала до гавани. Вдоль улиц дует соленый ветер с океана. Неумолчный шум гавани врывается на них, разбивается о глухие изгороди каменных домов и теряется в запутанных переулках и тупиках. С утра до вечера здесь многолюдное оживление. Торгуют сотни лавок и магазинов, работают банки, люди толкутся у ворот храмов и церквей. Из темных харчевен и закусочных аппетитно тянет жареным тестом и острыми приправами. По узким дорогам города, заваливаясь из стороны в сторону, ползут зеленые и красные автобусы, скользят автомобили всех марок и всех времен, пробивая себе дорогу резкими звуками сигналов, бегут, задыхаясь, потные рикши, степенно, не обращая ни на кого внимания, бредут грустные священные коровы. Они шарахаются только от трещащих мотоциклов, но затем вновь обретают душевное равновесие. Поток пешеходов перехлестывает тротуары и выливается на мостовые. Люди лавируют между машинами и коровами, стараясь не задеть ни тех, ни других. Здесь, среди каменных раскаляющихся днем на солнце домов, украшенных яркими киноафишами и рекламами торговых компаний, бьется деловое сердце Мадраса. Здесь вы увидите сарацинские купола Верховного суда, строгие линии многоэтажных зданий «Барман Шелл» и Южно-Индийской торговой палаты. В окнах экспортно-импортных контор, отражаясь, стынут краны гавани и океанский горизонт.

Вечерами в душном мареве над домами пляшут цветные светящиеся буквы и мерцают зеленоватые шары фонарей. Из раскрытых дверей лавок и харчевен ложатся на тротуары желтые квадраты света. Кокосовые пальмы, раскачиваясь под влажным ветром, бросают трепетные причудливые тени на людей, дома, автобусы. Но по мере удаления от главных магистралей Джорджтауна света становится меньше, дома понижаются и, наконец, переходят в крытые пальмовыми листьями лачуги. Рядом с деловым сердцем города живет его нищета. Здесь нет сверкающей рекламы и оживленного городского шума. Усталые, плохо одетые люди молча сидят на порогах своих домов. Тусклые пыльные фонари скупо освещают полуголых детей, играющих на дороге, и копающихся в отбросах тощих черных свиней. Морской бриз беспрепятственно гуляет среди глинобитных хижин, шумит кронами деревьев и путается в темных грязных переулках. Сюда к ночи в поисках убогого пристанища стекаются нищие, прокаженные, бездомные. Узкие улички, тесные дворы и выщербленные тротуары не могут вместить их всех, и они выплескиваются в кварталы каменных домов, на автобусные остановки и на площадь перед Верховным судом, устилая каждое свободное пространство спящими телами, завернутыми в рваную ветошь и латаные тонкие одеяла. Они — второе, трагическое лицо Черного города. Это лицо возникло в колониальный период и не исчезнет, пока в городе существуют преуспевающие потомки Берри Тиммапы и Кази Виранны.

Здесь, на берегу океана, несколько веков существовали рядом два мира — черный и белый. И отблеск жизни Белого города навсегда лег на Черный. Здесь сошлись две культуры, но, не слившись, они дали чудовищные комбинации самых различных качеств и традиций. Черный город был в основном населен телугу. Это были купцы, ростовщики, ремесленники, мелкие служащие Компании, кули. Они говорили на родном языке и старались усвоить слова и понятия чужой речи. Исковерканный английский с жаргонными словечками стал вторым языком Черного города. Служащие Компании, подражая своим хозяевам, пили мадеру, играли в гольф и носили английские сюртуки. А потом полуобнаженные, завернутые в дхоти шли в Великий храм, возвышавшийся в центре Черного города. Там они слушали, как жрецы читают наизусть священные веды, и в мерцающем свете масляных ламп били кокосовые орехи перед каменным индусским богом. Индийские купцы и дельцы, необратимо зараженные английским снобизмом, свысока взирали на своих соотечественников и с чисто британской холодностью и расчетливостью вели свои дела. Они толклись в английских клубах, подобострастно слушали болтовню европейцев и во время торжественных обедов покрикивали на слуг. Но, возвращаясь домой, они предпочитали есть руками, сидя на полу, и часами могли слушать тревожные, полные тонких переходов и оттенков звуки ситары или вины. Раболепно преклоняясь перед всем английским, они, позже, посылали своих отпрысков в университеты Оксфорда и Кембриджа. Те же преуспели гораздо больше предков. Европейский костюм не стеснял их движений, по-английски они старались говорить даже в семье, в их домах появились высокие кресла и стулья, книжные полки пестрели английскими названиями. Они с завидной свободой и легкостью обсуждали деловые и политические новости, хорошо разбирались в чиновничьей работе и сложностях своих фирм, но не имели представления о стране, в которой жили. Ростовщики приобретали кареты точно такие, какими пользовались в форту, а затем стали ездить в экипажах, предупредительно пропускали белых леди вперед, услужливо открывая перед ними двери, записывали долги в пухлые гроссбухи и вели переписку по всем правилам английского делопроизводства. И в то же время боялись выпустить из рук нажитое золото и драгоценные камни. Прятали их, как во времена великих Моголов, в тайные сокровищницы, жаловались на бедность и брали непомерно высокие проценты со своих клиентов. Купцы и ростовщики печатали объявления о свадьбах своих дочерей и сыновей в английских газетах и педантично соблюдали древний ритуал индусского венчания.