Годори - [34]

«Может быть, перед началом скажете несколько слов?» — обратился к Элизбару по радио городской голова.

— Конечно. Спасибо… — Элизбар разволновался. Он почувствовал, что настала исключительно важная минута в его жизни, в высшей степени ответственная и вместе с тем опасная. Ему предстояло ничего не знающим представить ничего не имеющих. Его ораторских способностей, дарованных природой, для этого явно недостаточно, однако следовало сделать невозможное, пролезть в игольное ушко, прыгнуть выше головы, но с честью выполнить свой долг перед несчастной родиной. — Конечно. Спасибо… — повторил он, чтобы выгадать время. Главное — первая фраза: если не сумеет сразу же заинтересовать эту чужеродную толпу, пахнущую пивом, рекой и солнцем, эту стихию, колышущуюся вокруг вытоптанной площадки, потом будет поздно: его не только не станут слушать, но, может быть, вытолкают взашеи. Торопливо, без слов он взмолился всем грузинским святыням, языческим и христианским, и заговорил:

— И с Гильгамешем доводилось спорить… — Вокруг застыла могильная тишина. — И корячиться на корточках в Троянском коне… — Молчание напряглось. — И пьяным драться в борделях Вавилона… — Тут поднялись свист, гогот, аплодисменты. Он продолжал смелее: — Ваш Фридрих Великий сравнивал себя с нашим Маленьким Кахи1… - Наступившее молчание показалось опасным, и Элизбар поспешил разрядить напряжение. — Я хочу сказать, что ваш Фридрих был неточно информирован о габаритах нашего Кахи. — В толпе засмеялись. — А знаете почему? Его обманывали наши враги: дескать, к чему Кахе твоя подмога, если он затерзал Индию с Персией… А ведь в натуре у него даже стула не было — старую задницу пристроить! — В толпе опять засмеялись. — Сейчас продолжается то же самое. Вы ничего о нас не знаете, вернее, знаете то, что мешает настоящему знанию. — В толпе кто-то свистнул. — Ладно, оставим политику. Но я со всей ответственностью заявляю, что Антон Кашели не способен одолеть своего отца. Поделюсь с вами одним секретом, а там судите сами. Знаете, в чем суть его переживания? Как бы его не сочли за порядочного человека, потому… потому, что он и есть порядочный человек. Порядочность его главный недостаток, он ею наказан… Надеюсь, вы не усматриваете в моем заступничестве личную заинтересованность, хотя он, конечно, доводится мне зятем, а до того мы были близкими друзьями. Однако истина выше дружбы. А истина против Антона. С космополитом он патриот, с патриотом космополит. Почему, спросите вы? Потому, что в отличие от вас вырос без родины, хотя ни разу не ступил за ее пределы. Просто старшее поколение так умело перекрасило его родину, что он не нашел ее, как черную кошку в темной комнате. Вернее, нашел, но только в книгах сумасшедшего Николоза, библиотекаря квишхетской библиотеки. Поэтому он ничего для вас не представляет, то есть, я хотел сказать — он не существует хотя на самом деле, конечно же, существует и даже доводится мне зятем. Просто вы не видите его, как черную кошку в темной комнате. Молодежь — наше завтра, но наше завтра во многом зависит от вашего сегодня. Главное, чтобы ООН не предала нас, а что до Евробанка, то он всегда дает один из трех. То есть три дает, два забирает… Себе два, нам один. Спасибо, фактически — за ничто. При этом со всей ответственностью заявляю, что в Грузии сегодня не унижен никто, кроме грузин. Урон, который не смогла нанести диктатура, нанесла демократия. Мы добровольно покидаем свой дом, а чужаки нагло в него вселяются. Вопрос — кого винить?! Природа не терпит пустоты. Высшая цель — соблюдение демократических принципов. Другими словами, мы своим не запрещаем бежать, а чужим — обживать наши земли. Не только дружелюбный гость — даже враг не скажет, что был изгнан нами. Да, мы существуем, но нас не видно… Не видно, пока в окнах наших домов не загорится свет… Благодарю за внимание.

Толпа издала скорее вздох облегчения, нежели сочувствия, хотя тут и там раздались жидкие аплодисменты.

«Спасибо, Господи, за то, что дал силы высказаться». Весьма довольный собой, Элизбар искал глазами Элисо и Лизико, но, взволнованный пережитым, ничего не видел. Зато они видели его и в знак успеха слали воздушные поцелуи. Восхищенные столь оригинальным спичем, они держались раскованней, чем прежде.

— Я готов! — громко объявил Элизбар.

— Открывайте… Выпускайте!.. — скомандовал по радио городской голова.

В ту же минуту из буфета, устроенного на берегу реки, очертя голову выбежал лопоухий Григол. Он на ходу дожевывал гамбургер, утирая рукой вымазанный горчицей рот. Подбежал к дощатой будке, сорвал ржавый замок; створки дверей, натужно скрипя то ли от злости, то ли от старости, отворились. Сам лопоухий Григол укрылся за одной из створок и простоял там, пока на зеленом лугу не на жизнь, а на смерть сражались Элизбар и его свояк, обернувшийся свирепым зверем.

— Аве, Цезарь, морутури ту салутант! — воскликнул Элизбар, как древнеримский гладиатор, и потряс своим чудным копьем. Уже не имело значения, был ли то сон или видения воспаленного ума. Он был захвачен происходящим.

Распахнутые створки выдохнули клубящийся душный мрак, черное, плотное облако, вдруг обернувшееся страшным зверем; то был Ражден Кашели в образе дикого кабана — вепрь из грузинских сказок с острыми клыками и грязной щетиной, свирепый преследователь мальчишек-сирот.