Годори - [32]

Обнаружив отца в столь странной ситуации, Лизико поначалу опешила, но тут же пришла в себя и спокойно, хоть не без желчи поинтересовалась у Элисо, за что она так жестоко его пытает. «Даю честное благородное слово, что ни в коем случае не покончу с собой — ни из-за него, ни из-за тебя», — ответила на это Элисо. «Агу, агу, неужели ты не в состоянии сам вымыть себе голову? Видишь, на чем она тебя заловила и держит на привязи», — сказала Лизико отцу. Элисо ответила что-то вместо Элизбара, но ее слова заглушил низкий гудок катера. Катер подавал гудки, призывая желающих на прогулку по озеру; раз протяжно — Мууууууу! — два раза коротко — Муу! Муу!

— Ты злишься из-за того, что я не называю тебя мамой. Ведь так? Лизико искоса глянула на Элисо.

— Зато я назвала тебя в детстве Омбре… Омбре, Омбре, так называл тебя весь Квишхети, помнишь? — ласково откликнулась Элисо.

— Боже, как я ненавижу Квишхети! — искренне вырвалось у Лизико.

— Глупости! Не гневи Бога!.. Кура, без сомнения, разноцветная река: утром черная, днем коричневая, а вечером синяя, — задумчиво проговорил Элизбар.

С кистей его руки ниже запястья сошло мясо, и вместо пальцев он шевелил скрюченными голыми костями. «Больно. Больно. Больно», — как младенец, всхлипывал он. «Не плачь, отец, — утешала его Лизико, — вот увидишь, так тебе даже удобней будет печатать на машинке». — «Элизбар, Элизбар, Элиа», причитала-хныкала Элисо.

— Ты-то чего ревешь! — прикрикнула на нее Лизико. — Разве тебе не все равно?! Для тебя мой отец только писатель — знаменитый, популярный, всеми уважаемый… Рядом с ним лестно показаться на людях и даже отправиться в эмиграцию… Можешь считать это хоть шуткой, хоть розыгрышем, но мы уже в эмиграции, моя дорогая. Сбылась мечта грузина. Если б не мой отец, ты сидела бы сейчас в Тбилиси, а не здесь, в Ванзее, у озера, в богатом особняке.

— Ванзее не озеро. Ванзее — река, раздувшаяся до размеров водохранилища. Если можно так сказать, аневризма реки, — поправила Элисо.

— Эмиграция тоже своего рода аневризма, только души народа, — вступил в разговор Элизбар.

— Чем изощряться в метафорах, лучше смотрел бы жизни в глаза, насмешливо проговорила Лизико.

Элизбар не ответил. Сидел, сопел, как простуженный ребенок.

— И ты собираешься участвовать в турнире?! Тебе ли победить дикого вепря?! — насмешливо сощурилась Лизико.

«Перед вами копия с копья Мигеля Сервантеса де Сааведра, подлинник которого нигде не хранится, поскольку не существует в природе и никогда не существовал, а является исключительно плодом писательской фантазии», объявил по радио городской голова. И в ту же минуту лопоухий Григол вложил Элизбару в ободранную до костей руку тяжелое копье со стальным наконечником.

— Клянусь! — воскликнул Элизбар и снизу искоса глянул на наконечник копья. Солнечный луч, тонкий, как шелковая нить, играл на нем.

Задетая невниманием отца, Лизико вспыхнула, брови сошлись на переносице. Она даже подумала, а не послать ли все к черту и не убраться ли куда подальше. Но где найти место лучше? Над сверкающей поверхностью озера, клонясь и колеблясь в разные стороны, пестрели паруса яхт… «Спар-так! Спар-так! Спар-так!» — скандировала толпа на берегу. Из вскрытых бутылок вырывалась белоснежная пена и стекала по горлышку. На берегу зеленела поляна, поросшая высокой травой. Трава была по- северному влажная и густая. На краю поляны стояла старая дощатая будка с ржавым замком на щелястой двери.

— Через десять минут начнем, — шепнул Элизбару лопоухий Григол.

— Но мы покамест разговариваем, мы еще не закончили беседу… Должен же я узнать, что стряслось с моей дочерью в Квишхети! — воскликнул Элизбар и растерянно огляделся, поскольку ему вдруг почудилось, что кто-то из толпы подает ему знак — несколько раз почесал лоб мизинцем; однако он никак не мог вспомнить, что означает это почесывание лба мизинцем, но даже если бы и вспомнил, что изменилось бы?! Заговорщики тридцать второго года1 прекрасно владели условным языком и тайными знаками, но чего добились? Предатель просто донес на них на самом обычном языке…

А духовой оркестр все больше входил в азарт. Воздух звенел. В желтом, как опилки, песке возились голенькие дети. Мальчишки пытались поднять в воздух воздушного змея. Змей упрямился. Он, как живой, шевелил длинным хвостом, но только его отпускали, тут же втыкался носом в песок. Девочки, взявшись за руки, водили хоровод. Умирающая цикада юлой вертелась на месте. Тщетно взмахивала прозрачными крылышками, показывая розоватые подмышки…

Если это был сон, то ярче яви, если же явь, то лучше б не видеть ее… Обрывки сна мешались с картинами, порожденными напуганным мозгом.

— Неужели вы не испугались и не постыдились хотя бы? Ведь вы были не одни! — Элисо не могла скрыть удивления.

— Что ты привязалась, Элисо? Сколько твердить одно и то же? Конечно, мы боялись, — с наивным простодушием призналась Лизико. — Ведь все, кроме свекрови, были там… Моя свекровь не очень-то жалует Квишхети… Лопоухий Григол с Антоном загружали машину. Тетушку Тасо носило по дому, попробуй уследи. Железный лежал в гамаке… Но я больше не принадлежала себе… Я же уже говорила! — вдруг раздраженно прерывает она себя. Может быть, ей стало стыдно своих слов, но она все-таки продолжила, на этот раз подчеркнуто патетично: — Мы уже слепо, без слов исполняли волю высших сил…