Год жизни - [15]

— Вот и главный повар явился, — зло проговорил Федор Иванович, — завтраками будет кормить!

Я пошел навстречу приехавшему.

— Здорово. Я Фалалеев, — буркнул человек, тыча в меня рукой.

Когда я сообразил, что этим жестом Фалалеев протягивает руку, чтобы поздороваться, он уже опустил ее. Он будто и не заметил, что я не пожал ему руку. Ткнул и опустил — вот и все.

— Ну, как устроился? — все той же скороговоркой спросил Фалалеев. — Жалеешь небось, что в такую даль забрался?

Во мне поднималось озлобление против этого человека. Это он назвал меня щенком в разговоре по селектору. Это он заставил рабочих делать бессмысленную работу. И теперь тычет в меня рукой, будто я чурбан какой-то.

Я спросил, стараясь говорить как можно спокойнее:

— Скажите, пожалуйста, это вы распорядились начать проходку ломами?

Фалалеев мельком взглянул на меня.

— Допустим, я.

— Скажите, пожалуйста, с какой целью?

— Э-э, парень, молодо-зелено, — рассмеялся Фалалеев. — Ну, объясню, нетрудно. Рабочие есть? Есть. Занять их чем-то надо? Надо. Оборудования еще нет? Нет. Ясно?

— Неясно, — сказал я.

— Да чего ж тут неясного? — пожал плечами Фалалеев. — Рабочие есть?..

— Но, может быть, целесообразнее было бы привезти сюда бурильщиков, когда будет оборудование? — прервал его я.

— Э-э, товарищ инженер, — уже с явной иронией сказал Фалалеев, — такой синхронности в наших краях не случается. Это вам не столичное метро. Вы мне скажите: лучше будет, если оборудование придет, а кадров нет? А раз дали вам кадры — благодарите. Пока нет инструмента, пусть хоть камни с места на место перетаскивают.

— Я считаю такую установку возмутительной, — тихо проговорил я.

— Как? — неожиданно меняя прежний тон, взвизгнул Фалалеев. — Вы… вы… молокосос! Я приехал на Север, когда здесь людей на десятки считали… Я…

Что-то прорвалось во мне, я потерял над собой всякий контроль и заорал:

— Замолчите! Вы бездушный человек! Для вас люди — не люди, а кадры, вы хотели убить в них любовь к работе, с первых дней внушить отвращение к туннелю. Я поеду к директору комбината, к прокурору…

Задохнувшись, я замолчал. Мне вдруг стало нестерпимо стыдно за свой крик, точно я внезапно услышал его со стороны. Я был уверен, что Фалалеев сейчас же повернется, сядет в машину и уедет. Но, к моему удивлению, он этого не сделал. Он пробурчал довольно спокойно:

— С первого дня начнешь к прокурору бегать — когда же работать будешь?

Его спокойствие охладило меня. Я поспешно сказал, пытаясь хоть как-нибудь загладить свою мальчишескую выходку:

— Посудите сами, товарищ Фалалеев, разве это дело — проходку ломами вести? Ведь рабочие должны любить работу, а мы… а мы все равно что солдата с палкой против танка посылаем!

— Да хватит тебе меня агитировать! — добродушно-грубовато сказал Фалалеев. — Известно нам все это. Ты что ж, на готовое думал приехать? Предлагали же тебе на рудник пойти — сам отказался. Между прочим, еще один инженер к тебе на участок едет. Баба, не завидую… Ну, пойдем в контору разговаривать. Кстати, вот тебе телеграмма.

И, сунув мне в руку бланк, Фалалеев зашагал к бараку.

Это была телеграмма от Светланы. Вы не поверите, но в те часы я как-то забыл о ней. Я не мог думать тогда ни о чем, кроме одного: как удержать рабочих?

Но теперь я сразу забыл о Фалалееве, обо всем, что меня окружало, и торопливо развернул телеграмму. В ней было только одно слово: «Еду».

Прошло несколько дней. За это время на моем участке произошли кое-какие перемены. Во-первых, прибавилось народу. В бараке теперь жили десять человек, не считая Федора Ивановича Агафонова и Кузьмы Тимофеевича Нестерова. Среди этих людей были и бурильщики, и запальщики, и монтажники.

Я устроился в маленьком закутке при конторе. Жили мы худо. Как и на западном участке, пищу, только один раз в день привозили из поселка, и каждый разогревал ее как умел. Спали мы на дощатых нарах, на тонких матрацах, без простынь. Правда, со дня на день обещали выдать белье. Плохо было и с водой приходилось ведрами носить из озера. Небольшое это озеро лежало метрах в пятистах к югу от нашей площадки. В те дни я как-то не думал о бытовых условиях моей жизни. Спал не раздеваясь, перестал бриться. А главной заботой сейчас являлась установка компрессора. Мам был нужен компрессор, чтобы дать воздух в буровые молотки; компрессор был началом, основой всей нашей техники, он должен был вдохнуть в нее жизнь.

И вот тут то возникло препятствие. Бетонный фундамент для компрессора надо ставить на материковых, скальных породах, а мы, приступив к рытью котлована для фундамента, неожиданно наткнулись на слабые грунты. Попробовали копать в другом месте — та же картина. Вдобавок ко всему котлован стали заливать грунтовые воды, а у вас не било никаких водоотливных средств: электролинию, к которой можно было бы подключить насосы, тоже еще не подвели к горе.

Помню, как рабочие, окружив котлован, поглядывали то на воду, быстро заливающую дно, то на меня, инженера. Конечно, они ждали от меня команды, совета, указаний. Но я молчал. Я не мог понять, в чем дело. Окружавшие нас горы состояли из твердых пород, а в подножии, в лощине, по совершенно неведомым мне причинам залегали слабые, мягкие грунты, и фундамент для многотонного вибрирующего компрессора ставить на них была невозможно.