Год ведьмовства - [38]

Сейчас Иммануэль больше всего на свете хотелось бежать что есть силы подальше от Обители, но она не могла заставить себя пошевелиться, ее ноги оставались прикованы к полу.

Пророк схватил Эзру за запястье и вложил кинжал прямо ему в ладонь, вынуждая Эзру обхватить лезвие голыми руками. Его отец помолчал, положив ладонь поверх руки сына, и заглянул ему прямо в глаза. Затем он стиснул ее, так внезапно и сильно, что хрустнули костяшки пальцев.

Затаив дыхание, Иммануэль с ужасом наблюдала, как кровь сочится у Эзры между пальцами. У него заходили желваки, но сам он не дрогнул и не отвел взгляда от отца, даже когда кровь потекла уже по его запястью, и лезвие глубже впилось под кожу.

– Все, что делается под покровом темноты, становится явным при свете дня, – пророк наклонился ближе к сыну. – Я думал, что воспитал тебя правильно, и ты сам это понимаешь. Возможно, я ошибался.

– Ты не ошибался, – Эзра не изменился в лице, но в его взгляде читалось что-то холодное и вызывающее, словно это за его отцом, а не за ним, водились незамоленные грехи.

Пророк резко отпустил Эзру. Он казался удивленным и почти с отвращением смотрел на все, что натворил: на кинжал и свои собственные руки, испачканные кровью сына.

– Отцово милосердие одно, – проговорил он, попытавшись взять себя в руки. – Но мое – иное. Постарайся не забывать об этом.

С этими словами пророк развернулся и пошел прочь, но Эзра так и не выпустил кинжала. Иммануэль даже показалось, что он стиснул его еще крепче, и она ахнула, когда свежая дорожка крови заструилась по его запястью. Он молча наблюдал за отцом, пока тот шел к дверям библиотеки.

Кровь уже окропила камни у Эзры под ногами, а он так и продолжал сжимать в руке лезвие кинжала. И только после того, как его отец покинул библиотеку, он негромко ответил:

– Я не забуду, отец.

Глава 13

Я пыталась полюбить его и забыть о тебе. Но не так-то просто отказаться от дома, а ведь именно его я обрела рядом с тобой.

Из письма Мириам Мур

Подвалы Обители странным образом напоминали Иммануэль лабиринты Темного Леса. Тени здесь были густые, влажные, и казалось, липли к одежде, пока она шагала по коридорам. В воздухе пахло железом и гнилью, и при свете мерцающих факелов она замечала, что каменные стены сочатся кровью.

Она брела, растерянная и замерзшая, держась одной рукой за скользкую от крови стену, чтобы не сбиться с дороги. В одиночестве ничто не мешало ей раз за разом прокручивать в голове сцену в библиотеке: паранойя пророка, его внезапная ярость, кровь на булыжниках и пустой взгляд Эзры. С каждым шагом ей все больше казалось, что коридоры смыкаются вокруг нее, и темнота заползает в легкие, так что каждый вдох давался ей с трудом.

К тому времени, когда она наконец добралась до первого этажа, ее сердце колотилось так часто, что болело в груди. Она вывалилась в дверной проем, попав из темноты и сырости в узкий холл со сводчатым потолком.

Открылась и закрылась дверь, и, обернувшись, Иммануэль увидела Джудит, которая стояла в нескольких шагах от нее. Она была одета в бледно-голубое платье, а в руке держала лоскут вышивки, которая даже измахрившись выглядела намного красивее всего, что когда-либо вышивала Иммануэль.

– Что ты здесь делаешь? – возмущенно спросила Джудит, смерив ее взглядом, подмечающим каждый изъян: залатанные дырки на ботинках, пятна крови на юбках, растрепанную копну непослушных кудрей. – Разве ты не должна сейчас быть со своими овцами в поле… или где-нибудь в Окраинах?

Иммануэль дернулась. Она подняла руку, чтобы поправить волосы, но вовремя спохватилась и передумала. Сколько ни прихорашивайся, Джудит не перестанет быть жестокой. Она всегда найдет недостаток, к которому можно придраться, всегда уколет обидным словом, заставляя Иммануэль чувствовать себя хуже других.

– И тебе доброго дня, Джудит.

Та не отреагировала на приветствие. Взгляд Джудит переместился с Иммануэль на дверь за ее спиной.

– Откуда ты сейчас вышла?

Иммануэль сделала шаг, пытаясь обогнуть ее.

– Заблудилась.

Джудит крепко, до синяков, ухватила ее за руку, но ее голос оставался таким же тонким и сладким, как и всегда.

– От тебя разит кровью. Ты что, шлялась по катакомбам?

– Нет. Я здесь по делу, – ответила Иммануэль, стараясь, чтобы голос не дрожал.

– По какому еще делу?

– Это тебя не касается.

Джудит склонила голову набок. На ее губах заиграла улыбка, в которой не было ни капли доброты. Она убрала руку.

– Я знаю, что ты видела нас тогда.

На этом всему бы и закончиться, но Иммануэль чего-то ждала, продолжая стоять в центре холла.

– Считаешь себя самой умной, не так ли? Вздумала мне угрожать?

– Я не понимаю, о чем ты.

– Не считай меня за дуру, прикидываясь невинной овечкой. Я знаю, что ты видела нас той ночью. Тогда ты тоже шпионила за нами, и сейчас снова суешь свой нос, куда не следует.

– Я здесь не затем, чтобы за кем-то шпионить.

Джудит в ответ хмыкнула, а потом рассмеялась в голос. Странно, но с улыбкой на лице она выглядела еще более жестокой, чем с хмурой гримасой.

– Ложь тебе к лицу не больше, чем корсет младенцу, – заявила Джудит и потянула за шнурок на лифе своего платья. – Ты совершенно не умеешь врать, да и нестрашно, если ты таскаешь ириски на рынке или заговариваешь зубы отцу о мальчишке, с которым целовалась за школой. Но мне кажется, ты хранишь совсем другие секреты. Мне кажется, за те грехи, которые ты скрываешь, ты вполне можешь попасть на костер, если не будешь осторожна.