Год тумана - [34]

Показывают домашнее видео — Эмма катится по тротуару на роликах и машет рукой, приближаясь к камере. После этого ролика в глазах ведущей появляется характерный блеск, и объявляется перерыв.

— Мы ищем мать Эммы, — проникновенно говорит Джейк в какой-то момент и смотрит прямо в камеру. — Лизбет, если ты сейчас сидишь у телевизора… мне очень нужно с тобой поговорить.

В его голосе звучит что-то очень интимное, пусть даже эти слова произносятся перед многомиллионной аудиторией и сами собой лезут мысли, что именно он, а не я, хватается за соломинку. Если бы Лизбет хотела, чтобы ее нашли, она бы, разумеется, уже появилась. На экране мелькает фотография: экс-миссис Болфаур крупным планом; тот самый снимок, который Джейк отдал Шербурну в начале расследования.

— Одна из немногих, которые храню. Выкинул бы их все, но, боюсь, дочь однажды захочет узнать, как выглядела ее мать.

У Лизбет на фотографии длинные темные волосы и худое лицо. Улыбается, но не слишком убедительно. Снимок обрезан. Вспоминаю его изначальный вид, тогда жертвой ножниц пала коляска с маленькой Эммой. Когда я впервые увидела фото, меня поразило то, что Лизбет не смотрит на малышку и не притрагивается к ней. Снимок сделали на улице, в тумане; мать от дочери отделяла тонкая полоска белого света.

Сочувствую женщине, изображенной на фотографии. У нее темные мешки под глазами, а футболка в тех местах, где облегает набухшую грудь, промокла от молока. Судя по глазам и позе, Лизбет по-прежнему страдает от последствий тяжелых родов, завершившихся экстренным кесаревым сечением; боль, которую не могу себе вообразить.

В полдень Джейк звонит и говорит, что вылетает следующим же рейсом.

— Может быть, это и есть тот перерыв, который был нам нужен. — В его голосе явственно слышится оптимизм.

В течение дня на www.findemma.com приходят сотни писем. На следующее утро, сидя за пиццей в закусочной неподалеку от штаба, Джейк болтает о том, что мы сделаем, когда Эмма вернется: поедем в Диснейленд, отправимся на Аляску. Не напоминаю, что всего несколько дней назад он буквально сочился манящей уверенностью в печальном конце Эммы на дне морском. Этот большой парень самый уравновешенный человек из всех, кого я знала; ему не были свойственны внезапные перемены настроения или категорический отказ от собственных суждений. Теперь же мистер Собранность меняется что ни день, и невозможно предугадать, в каком настроении он окажется на этот раз.

Прежде столь аккуратный, Джейк дважды роняет вилку на пол и засыпает крошками всю рубашку.

— Ты в порядке?

— Я не спал. Уже давно. Может быть, неделю. На прошлых выходных прибирался в гараже. Представляешь? Делал уборку в гараже, как будто это важно. Обыскал каждый угол, каждую щелку в городе по сто раз подряд, опросил всех, кто только попался на глаза. Не мог заснуть, то и дело направлялся в комнату Эммы, но всякий раз мне недоставало смелости туда зайти. Нужно было чем-нибудь занять полночные часы. Наведение порядка в гараже показалось очень стоящим делом.

Я знаю, что имеется в виду насчет заполнения часов. Дэвид, отец Джонатана, убеждает меня снова заняться работой. «Вовсе не обязательно работать в полную силу. Просто делай что-нибудь там и сям, чтобы не утратить навык, пока не будешь готова». Он утверждает, будто какое-нибудь занятие — первая стадия возвращения к нормальной жизни.

— Как можно вернуться к нормальной жизни, если недостает самого главного?

— Если не получается сделать это ради себя, сделай ради Джейка. Работа поможет успокоиться. Поверь, меня только работа и спасла, когда Джонатан пропал.

Не сразу, но доходит, что он, возможно, прав. А даже если нет — я и так уже заняла много денег у Аннабель. И потому на минувшей неделе неохотно перезвонила потенциальному клиенту. Решила начать с чего-нибудь попроще. Не свадьба, не день рождения — всего лишь открытие ресторана.

После ленча захожу в свой любимый фотомагазин «Адольф Гассер». Магазин ничуть не изменился — изобилие техники, дорогие фотоаппараты, запертые в стеклянных витринах, книги и принтеры. Единственная разница — фотография Эммы в окне. Объявления по-прежнему расклеены на телефонных столбах и витринах по всему городу, но, кажется, прохожие больше не обращают на объявления внимания: для них это всего лишь фотография девочки, которая пропала пару месяцев назад, — грустно, но тем не менее такова жизнь.

Марли стоит за высоким деревянным прилавком — точно так же, как за день до исчезновения Эммы; под тридцать, очень рослая, сплошь покрытая татуировками. Она учится в Калифорнийской академии искусств. За шесть лет, в течение которых я наведывалась в «Гассер», за прилавком сменилась целая череда студентов.

Беру пленку, батарейки, фотобумагу, кладу на прилавок и протягиваю Марли кредитку.

— А мы по тебе скучали. Соболезную.

— Спасибо.

В моих руках бумажный пакет с покупками кажется бутафорским атрибутом какой-то пьесы, что давно снята с репертуара.

Возвращаясь к машине, миную длинную вереницу телеэкранов на витрине магазина. Все настроены на один канал. На экранах мелькает лицо Эммы: черные волосы, лучезарная улыбка, челка — бесчисленное количество раз. Затем появляется шериф. Он стоит за кафедрой у большого микрофона, в окружении прессы и толпы зевак. У меня перехватывает горло, а в голове мелькают самые жуткие картины: Эмму нашли, она мертва.