Год со Штроблом - [8]

Добиться чего-то, стать парнем, о котором говорят: «Этого мы возьмем в нашу команду…» Шютцу страсть как хотелось, чтобы так говорили о нем, как в школьные годы, когда после уроков они бежали играть в футбол. Но не получалось у него. Всегда находился кто-то другой, умевший отбить головой опасный мяч, навешенный на штрафную, или, наоборот, дававший прострелы в штрафную так, что только забивай… Он часто присутствовал при том, как составляли школьную команду, и сам поднимал руку и кричал: «Надо его в команду!» Того, другого. А вот в волейболе, где он особенно ни на что не рассчитывал, случилось вдруг, что слова эти были сказаны в его адрес. И не единожды, а говорились постоянно. В волейбольной команде десятого класса он был забойщиком, от него ждали резких, точных ударов, и он своих не подводил.

Когда дошло до выбора профессии, о чем бы он ни думал, одна мысль не оставляла его: уйти в море! Над головой — прозрачнейшей голубизны небо, и ты поднимаешься на палубу судна, над которым вытянули свои длинные шеи портовые краны. Скрипят лебедки, гудят буксиры. Чайки оставляют белые кляксы на вымытых палубах. Шумно. Ярко. Деловито. Холод покусывает, но ведь на тебе толстый пуловер, а внизу, где гудит машина, от которой содрогается все судно, тепло. Его место там, внизу.

Масленки, протирочная ветошь, разводные ключи — на суше этого хватило бы на целую мастерскую, а на море это в руках человека, стоящего у машины. И он свое дело знает. Он по звуку определяет, нет ли трущихся без смазки деталей, а если они появляются, готов работать сутками, пока не наладит машину. Якорь в родном порту они подняли в лютую стужу. А две недели спустя так жарко, что пот заливает глаза. Темнокожие докеры носят под раскаленным солнцем мешки на палубу. И снова — поднять якорь! Поднять? Но сперва спрашивают тех, кто работает у сердца корабля: «В машинном все в порядке?» — «Все в порядке!»

Это одна возможность! А вот другая: площадь переполнена молодежью, а в середине площади они, его группа! Четверо-пятеро ребят, электроорган, ударник, гитары. Их любят за то, как они сыгранны. Любой звук, любой аккорд на месте, слышен каждый голос и любой инструмент. Ничего общего с «и раз, и два, и раз-два-три!». Полного слияния они добились нелегким трудом — и парни, и девушки вознаграждают их за это бурей аплодисментов, они ни за что не желают отпускать этих четверых-пятерых ребят, один из которых Шютц.

— Сынок, — говорит мать, — как ты совместишь свой корабль и свою группу? Ничего путного не выйдет, если ты станешь разбрасываться.

— Почему бы и нет, мама? Может, у меня выйдет и то, и другое. Сперва одно, потом другое? Или что-то третье?

И он воображает, как с правами на вождение автомашин всех классов в кармане сидит за рулем специальной машины с мощными профильными шинами и ведет ее к далеким, неисследованным землям. Рядом важные люди: биолог и зоолог, геолог и врач. Начинается снежная буря, а они лишь на пути к вершине. Оставшиеся в базовом лагере в тревоге: сейчас они как раз перед серпантином… Но тут кто-то произносит:

— Что с того? Ведь за рулем Шютц.

Само собой, он собрал уже все необходимые для поступления в пароходство документы. И подумал о будущем: пару лет простоит у машины, потом выучится на инженера, станет третьим, вторым, первым механиком. Первым механиком судна!

А потом он сидел перед Германом Байером, другом отца по заводу, и яркие картины рассы́пались в прах, будто каждая из них не была обеспечена прочными гарантиями. И о море нечего больше и думать, потому что с каждым днем все острее вставал вопрос: «Какой будет твоя жизнь и жизнь твоих брата с сестрой?» Герману Байеру он сказал:

— Только не на завод. Двадцать лет у одного станка, как отец? Каждый день той же дорогой, всю жизнь, нет, это не по мне.

Они обсудили все с Германом Байером и остановились на профессии монтажника трубопроводов.

— Тогда ты будешь не так далеко от родных, а повидать сумеешь много. И с деньгами станет полегче, а они вам нужны.

И судно вышло в море без него, и на площадях во время концертов он стоял среди тех ребят, кто подбадривал или освистывал четырех-пятерых других парней, и специальная машина с мощными профильными шинами взбиралась вверх по крутому серпантину без него. Он же отправился в Штехлин…

Поезд застучал по стыкам пути в каком-то городке, свет фонарей на секунду осветил купе. «А теперь меня вызвал Штробл, — думал Шютц. — Через семь лет после Штехлина я ему понадобился».

5

Высоченная серая заводская труба порозовела, освещенная лучами прячущегося еще за лесом солнца. Белые дымки клубились над заслонками вентиляторов на плоских крышах пищеблоков. Черные силуэты сосен выделялись на фоне неба, нежно-розовая синева которого становилась прозрачнее с каждой минутой — утренняя дымка рассеивалась. Между цепочкой кухонь и семиэтажным зданием управления установлена доска метров в десять длиной, на которой цветными линиями и черным шрифтом показано, какие работы на монтаже первого блока реактора завершены на второе число и сколько еще осталось сделать до его ввода в эксплуатацию. Промежуточные сроки обведены красной краской. Делегациям, посещавшим стройку, прежде чем показать отсек реактора, демонстрировали эту доску, чтобы они своими глазами, на месте могли убедиться, что главный циркуляционный трубопровод и главные циркуляционные насосы, названные на доске для краткости ГЦТ и ГЦН, монтируются с точностью до сотой миллиметра, и уже потом вели в машинный зал, к будущему «жилищу» турбин, а под конец — к руслу канала, который будет забирать у реки воду для охлаждения агрегатов. Уже сейчас, еще будучи покрытой песком ложбиной, оно, глубокое и широкое, с бесчисленными отводными трубами и шлангами для спуска грунтовых вод, давало представление о величии инженерного замысла. Если делегация считалась важной, ее приглашали обозреть панораму стройки с крыши семиэтажного здания управления. И, надо сказать, приглашали почти каждую делегацию.