Год Шекспира - [16]

                     подходящей дню, остановил:

— Горацио, пойдем в мой кабинет,

Немного поболтаем, как друзья,

Немного выпьем… Только вот вина

Он издавна не пьет, и мы цедили сахарную воду.

Он у окна застыл, и взгляд его рассеянно скользил

По разодетым в шелк придворным, что внизу

Текли к донжону — иногда мелькали дамы: милы и

                                                                изящны.

— Скажи, Горацио, уж сколько раз мы видели все это? —

Он обернулся и с усмешкой меня похлопал по плечу.

— Но ведь душа поет, едва увидишь

Весь блеск, дарованный Царем Небесным,

Короне для защиты нашей жизни, земель и благ?

Ты, столько лет служивший королю

Без страха и упрека, с этим согласишься…

Он отхлебнул воды.

Я чуть приподнял бровь: куда он клонит?

Он обернулся с мимолетною улыбкой:

— Вот почему, мой друг, мне больно слышать,

Когда твои поступки… тень бросают…

Я резко выпрямился: — Что? Ты полагаешь, я…

— Послушай, не в обиду… Сядь, послушай.

Я тридцать лет живу среди интриг,

Но выбирать слова не научился,

Когда я с теми говорю, кто впрямь мне дорог.

Ты — дорог мне, и потому… нет, только потому —

                                                            скажу,

Что у меня на сердце: с дурака спрос невелик,

(Кто, кроме дурака, в политику полезет,

Право слово?) Я много видел дураков, и знаешь —

Больно… больно, когда друзья по глупости готовы

Подставляться…

— Катись ты к черту! Может, уже хватит

Намеков?! Я думал, ты в измене меня собрался

                                                    обвинить

И с головой уже простился. А теперь все дело в том,

Что я веду себя не слишком умно…

Ну, если это — потрясение основ

И грех тягчайший против государства,

То скоро всех у нас поубивают,

За исключением коров да лошадей. Что ж признаю,

                                                      виновен

Двойной виной: я — человек и смертен. А теперь

                                                    признайся,

Чем моя дурость превзошла твою?

Он улыбнулся вновь.

Отпил глоток невкусной влаги и поднял палец вверх.

— Я рад, что не задел тебя. Позволь же напрямую:

Я про твою дурную одержимость — опасную, сказал

                                     бы, одержимость —

Историей о смерти Гамлета-безумца. Поверь,

Она идет во вред тебе…

— Какая одержимость? Историей про Гамлета?..

                                              Вредит мне?

Ну что за чушь?! Кому какое дело до того и нашей

                                                  дружбы,

Которую ты подымаешь на смех. Да и при чем тут

Королевство?!

— Как при чем?!

Пустячное — порой важней всего.

— Я помню, нашей с тобой бабке

Загадки нравились… И ты пошел в нее?

— Ну, знаешь ли, сейчас мне не до шуток!

Кончай дурачиться! Ведь над тобой в рукав

Смеются при дворе, а смех придворных…

Ты знаешь сам… тогда уж дело плохо…

Но много хуже — шепоток в народе. Да, про тебя!

Пройдись по улицам, переодевшись, как калиф

Багдадский, загляни на постоялый двор,

На лавку сядь с отребьем да послушай там пересуды

О Горацио, преславном нашем лорде.

Что о его посольствах в Италию, к французам,

                                                          англичанам

Услышишь ты? Или о службе королю здесь, в Дании?

Да нет! — о том, что впал Горацио в маразм и всё

                                                          твердит

Об этом, как его… о Гамлете — кривляке, который

                                                                      мертв

Невесть уж сколько лет. Или склонись к

                               придворному любому

И на ушко шепни: «Послушай, здесь Горацио,

Бьюсь об заклад — и часа не пройдет,

Как заведет про Гамлета!», «Три к одному — и

                                                     принято.

Но только — без намеков: ему бы только повод,

И оседлает тему излюбленную: Гамлет то, да Гамлет

                                                             это…»

Не буду говорить тебе, кузен, как это действует на

                                                                   нервы

Королю, и, прямо скажем, мне: своей карьерой

При дворе обязан нам ты, как и тем, кто был до нас…

Что станут говорить о мудрости властителя, когда

Его министр слывет за идиота? И это — твоя

                                                          верность?

Послушай, за твоей «неважною» навязчивой идеей

Ты позабыл о том, что вправду важно:

О сути. Верность Принцу, амбициям его,

Его «правам на трон» — тебе не кажется, все это

                                                       умаляет

Твою любовь к монарху, что на троне — сейчас?

— Скажи мне, — с горечью спросил я, —

Что король — он думает, как ты?

— Коль ты о том, что наш монарх своею королевскою

                                                     печатью

Скрепил велеречивый документ, где это сказано

Такими вот словами… Ясно, нет, мой друг!

Но я как правая его рука… я знаю его мысли — и

                                                             поверь,

Его любовь к тебе — как и моя — все та же. Как друг

Я должен был тебя предупредить…

Он пригубил воды и улыбнулся.

— Что же, спасибо, Карл, —

Я поклонился. — От души благодарю —

Ты только что мне вновь напомнил суть

Твоей политики придворной: все, что сложно,