Год рождения 1921 - [20]

Еще не закончилась раздача, а получившие ужин уже проглотили его и откупорили бутылки с вином.

— Дома я такое вино не стал бы пить, — презрительно сказал Фера. — Эх, ребята, вот у нас вино так вино! Золото! А такую бурду у нас выливают на помойку.

Карел задумчиво потягивал вино из своего стакана и покачивал головой.

— А у нас, — сказал он, — вина не пьют вовсе. У нас пьют водку. Она лучше прочищает горло и скорей разогревает кровь. Простую хлебную водку или чистый спирт. Когда не было денег, пили денатурат. От него и сдохнуть можно.

Пепик радостно улыбался, прикладываясь к стакану. Вино действовало быстро. Изголодавшиеся парни пили жадно, лица у них разгорелись, глаза блестели.

Мирек не откупоривал своей бутылки.

— В жизни не брал в рот спиртного, — объяснил он Гонзику, — и, надеюсь, не возьму. После вина пища переваривается быстрее, а сейчас это ни к чему: проклятый шницель испортил мне настроение на весь вечер. Я-то с самого утра радовался! Разрежу, думаю, на мелкие кусочки и каждый буду жевать по полчаса в свое удовольствие! А сейчас, со злости, сожрал все в один присест и даже не заметил!

Солдаты за столом в углу начали петь. Они пели походные песни, не мелодичные, по-прусски бравурные, в такт стучали пивными кружками и громко смеялись. У капитана, сидевшего во главе стола, горели глаза. Гиль побагровел, лоб у него блестел от пота, он широко разевал рот и прикрывал глаза, его грубый сильный бас перекрывал все остальные. На фельдфебеля Нитрибита вино не действовало. Он сидел рядом с капитаном и, хотя в выпивке не отставал от других, оставался холоден и трезв; чем больше он пил, тем трезвее становился, тем яснее все видел и тем больше презирал своих соплеменников, не говоря уже о чехах. Нитрибит был высокий жилистый рыжеволосый детина с белым веснушчатым лицом. Он отличался сообразительностью и находчивостью, даже сам капитан побаивался его, зная строгость и неуступчивость Нитрибита, его слепую преданность фюреру и партии. Это был образцовый вояка, не прощавший слабостей и упущений остальным, даже начальству, жандарм среди солдат, опасный, как замаскированная мина.

Нитрибит знал обо всем, он умел пронюхать о любой проделке. Не понимая по-чешски ни слова, он мог по тону, по пожатию плеч, по усмешке понять, в чем дело, разглядеть дерзость в глазах. Провести, обмануть его было невозможно.

Через час после того как были откупорены бутылки, в столовой стало шумно, воздух посинел от табачного дыма, парни группками переходили с места на место, подсаживались к столам, пели. Было жарко, хоть задохнись, солдаты сняли мундиры, и только рыжий Нитрибит сидел застегнутый на все пуговицы, даже воротника не расстегнул, — это было бы не по уставу.

Олин молча и мрачно тянул свое вино. Его пьяные глаза горели, он курил одну сигарету за другой.

— Продай мне твою бутылку, — предложил он Миреку, допив свою. — А я дам тебе за нее сигареты и кое-что съестное.

— Я не курю, — ответил Мирек. — Да ты и так вот-вот свалишься под стол. А что за съестное?

— Завтра я жду посылку, колбасу пришлют.

— Это годится, — кивнул Мирек и подвинул свою бутылку Олину. Тот откупорил ее и налил полный стакан. — За наше здоровье, — сказал он и залпом осушил его. — За лучшее рождество! — Он пьяно рассмеялся. — Все вы дурни, — продолжал он презрительно, — и не видите дальше своего носа. Когда-нибудь вы поймете, что я был прав. — Он встал из-за стола и взял бутылку за горлышко. — И будете просить прощения и подлизываться… ко мне подлизываться!

Он направился к кухне, неся бутылку за горлышко и лихо ею размахивая.

— Чтоб ты лопнул! — сказал Кованда, вынул из кармана окурки и выпотрошил их на папиросную бумагу. — От этого Олина меня прямо мутит. Скажи-ка, чем он занимался раньше?

— Говорят, был продавцом, — ответил Гонзик, вертя в пальцах стакан. — Эда рассказывал, что Олин, служил в немецком магазине колониальных товаров. Эда очень удивлялся, что его там оставили и при протекторате. Только когда им понадобилось послать одного продавца по тотальной мобилизации, они вспомнили об Олине, потому что все остальные продавцы там были немцы. Но он, кажется, на них не в обиде.

— Да, он, видать, великая сволочь, — протянул Кованда, ловко скручивая сигарету. — Нечего сказать, достался подарочек в нашу комнату!

В углу столовой кто-то ругался и стучал кулаком по столу.

— Ого, как нализался! — сказал Карел и поднялся из-за стола. — Пойду-ка выведу его на свежий воздух.

Кованда кивнул.

— Кое-кто слишком приналег на вино, — заметил он. — В трактире дают только паршивое пиво, вот они и захмелели с непривычки. При голодном брюхе вино — плохое питье, другое дело — под жирную еду: кусок грудинки пожирней, с сольцой да перцем. Или вареное ухо, кусок шпика, всего по кусочку, и ломоть хлеба. — Он усмехнулся. — Ну вот, и я заговорил совсем как Мирек!

За столом немцев становилось все шумнее. Гиль орал песню, притопывая тяжелыми сапогами и стуча стулом. Он стоял без мундира, засучив рукава зеленой рубашки, широко расстегнутый воротник открывал черную волосатую грудь. Потный переводчик Куммер смеялся истерическим смехом, — чему — неизвестно. Рот у него был разинут, он ерзал на стуле и пронзительно свистел. Фельдфебель Бент спал, положив голову на стол. Унтер-офицер Миклиш поливал его лысый череп чернилами из своей авторучки, а рядом молча сидел трезвый солдат Липинский и хмуро наблюдал эту сцену.