Год рождения 1921 - [145]

Станда грустно усмехнулся.

— Мне уже лучше, — сказал он. — Если надо, могу дойти и сам, но только босиком.

— Не понимаю, в чем дело, — сказал Ота Ворач. — Идем столько дней, а ни одного солдата не встретили. Я думал, в лесах их полно.

— А что им тут делать? Если встретятся немецкие солдаты, значит неподалеку и другие.

— Какие другие?

— Откуда я знаю? Те, которые их гонят. От кого они удирают.

— Американцы? Цимбал пожал плечами.

— А может, русские?

— Сказал тоже! Здесь-то?

— Мне больше по душе русские, — продолжал Цимбал. — С ними легче договориться. А уж Гонзик — тот бы сразу заговорил по-ихнему… Интересно, где он сейчас…

— А разве ты сам не сумеешь поговорить с ними? На канале было много украинцев, я их отлично понимал, и они меня тоже.

— Когда двое хотят пожать друг другу руки, это можно сделать и без слов, — вставил Карел.

— Протянем ли мы когда-нибудь руку немцам? — размышлял Цимбал. — А?

— Спятил ты, что ли! — послышался голос из-за дерева. — Немцам! Этому не бывать.

— А почему бы и нет? — отозвался из-за кустов сонный голос. — Ведь они останутся нашими соседями, и нам всегда придется иметь с ними дело.

— А как же судетские немцы?

— Их надо выставить, да поскорей!

Кто-то вытащил губную гармонику и заиграл гимн «Где родина моя»; мягко пел негромкий голос гармоники. Ребята вполголоса, без слов подхватили родной напев, в их пении звучала грусть долгой разлуки и тоска по родной земле; парням вспоминалась целомудренная красота родины, ее весенних рассветов и алых вечерних зорь.

«Над Татрами» — заиграл Ота словацкий гимн, и у парней слезы навернулись на глаза.

— А ведь это Эдина гармоника, — вспомнил Карел, когда мелодия смолкла.

— Он оставил ее мне, — улыбнулся Ота. — Я верну ее, когда мы увидимся. Надо будет встретиться и с Гонзиком, для него у меня тоже кое-что есть, — похвастался Ота, потянул к себе тяжелый, битком набитый хлебный мешок, открыл его и осторожно вынул бумажный рулон.

— Ноты! Ноты Гонзика! Откуда они у тебя?

— Лежали в буфете, на рояле, — ухмыльнулся Ота. — Никто о них не вспомнил.

Смеркалось. Карел отошел от беседовавших товарищей и отыскал Кованду.

— Батя, мы с Липинским идем в деревню. Надо разузнать, что творится на свете. Дождитесь нас, мы недолго.

— Если там на вас кто поднимет руку, — не без тревоги сказал Кованда, — мы им пустим красного петуха. Так вы им и пообещайте.

Они тихо пошли по лесу, но расставленные Карелом дозоры все же заметили их, и он довольно усмехнулся.

— Глядите в оба, чтоб никто не застал нас врасплох.

К деревне они спустились по крутому склону. У шоссе лепилось десятка четыре усадеб, в домиках было тихо, в окнах не видно света, из труб не шел дым. Даже собака не тявкнула в темноте, когда Липинский и Карел подошли к деревне.

Справа стояло большое кирпичное строение с маленькими окошечками под крышей, к двери вели шесть ступенек, над входом виднелась большая вывеска. «Gasthaus zum Kronprinz»[98] — гласила крупная надпись, которую, можно было прочитать и в полутьме.

Липинский передвинул на поясе кобуру с пистолетом и взялся за ручку двери. Дверь открылась, и он вошел. Карел сунул пистолет в карман и последовал за ним.

Трактир был ярко освещен двумя керосиновыми лампами. Помещение было отделано полированными дубовыми панелями, на потолке висела тяжелая люстра из оленьих рогов.

— Хайль Гитлер! — сказал сухощавый человек за стойкой, а толстая женщина, сидевшая в дверях кухни, повторила:

— Хайль Гитлер.

Карел уселся у входа на тяжелый резной стул.

— Добрый вечер, — сказал Липинский, приложив руку к козырьку. — Пиво найдется?

Женщина и человек за стойкой с любопытством поглядели на Карела.

— Для своих людей у нас есть хорошее пиво, — сказала женщина резким каркающим голосом. — А вы оба немцы?

Липинский усмехнулся.

— А разве мы похожи на американцев?

Пожилой человек за стойкой откашлялся.

— Вы-то, герр фельдфебель, не похожи, но вот тот, другой…

И он указал трубкой на Карела.

— Рабочий батальон, — объяснил Липинский. — Мы стоим тут, поблизости, на холмах. Так получим мы пиво?

Трактирщик ополоснул кружку и звякнул ею о пивной кран.

— Вчера к нам заходили двое ваших унтер-офицеров. Есть еще какие-нибудь новости?

— Мы ничего не знаем, — признался Липинский. — Наше подразделение перебросили сюда только сегодня утром. Мы уже неделю не читали газет и не пили пива. Рассказывайте вы.

— Русские уже в предместьях Берлина, — начала женщина дрогнувшим голосом. — И в Лейпциге. Американцы заняли Нюрнберг.

Липинский взял кружку и жадно напился. Другую кружку он отнес Карелу.

— А Берлин уже пал? — спросил он, повернувшись спиной к стойке и с улыбкой переглянулся с Карелом.

— О господи, еще нет! — испугался трактирщик. — Но дело идет к этому. Мы и здесь их ждем с часу на час.

— Я думал, сюда придут американцы, — сказал Липинский, снова подходя к стойке. — А мы от них как раз и удираем.

Трактирщик сердито почмокал.

— Дурачье, — заметил он, — почему вы не сдались в плен? От русских вам не будет пощады.

Липинский удобно оперся локтями о стойку.

— Американцы или русские, не все ли равно? — сказал он. — Так и так — войне конец.

Супруги молчали, тупо уставясь на пивные краны.