Год рождения 1921 - [115]

Гонзик долго не отвечал.

— Я-то думал, что придется растолковывать ребятам, что надо и чего не надо делать, — проговорил он наконец, справившись с волнением. — Что придется приглядывать за ними, понукать и подбадривать. А оказывается, вы и сами… Ну конечно, надо бежать, Эда. Надо показать пример другим. Что верно, то верно, — ваш побег поставит роту под удар. Но пришло время принять такие удары. Так что не беспокойтесь за нас, уж как-нибудь мы выдержим. О господи! — воскликнул он и сдержанно усмехнулся. — Хороший сюрприз получит Кизер! Представляешь себе, что с ним будет? А с Нитрибитом, Гилем и Бентом?

Эда нерешительно помялся.

— А ты не пойдешь с нами? Разве ты не хочешь?

— Нет, — решительно ответил Гонзик. — Я — нет. Я пока что останусь, Эда.

3

Туберкулез!

Никогда в жизни я не болел туберкулезом и знаю только, что это страшная болезнь — она разъездает легкие, губит человека и против нее нет надежных средств. Одно слово, которое произнесли три врача в комнате, тускло освещенной красноватой лампочкой, сейчас заслонило для меня весь мир. Мое сознание, а не только тело, поражено этим недугом. Слово «туберкулез» подорвало мои силы, лишило меня всякой сопротивляемости, я весь сжался в ожидании последнего удара и не мог напрячь волю, чтобы преодолеть тупое оцепенение, похожее на то, что охватывает кролика, вдруг увидевшего удава.

Мне казалось, будто смерть властно протянула ко мне свою костлявую руку, Целых две недели температура была под сорок, я мучительно потел, простыня липла к матрацу, который тоже пропитался потом, а рядом на ночном столике стояла плевательница со сгустками крови. Я лежал неподвижно, все мое внимание было сосредоточено на болезни, хотя я и не испытывал острой боли. О, я охотно предпочел бы самую сильную боль, только бы не этот страшный туберкулез! Острые боли дали бы мне возможность испытать свою выдержку и стойкость… Но эта болезнь физически не мучительна, она сжигает тело холодным внутренним огнем.

Врачи не приходили ко мне трое суток, а я так мечтал о каком-нибудь средстве против жара, наивно надеясь, что мне поможет инъекция, пилюли, компресс или укутывание. Все кругом молчат, а я потрескавшимися, пересохшими губами молю о помощи. Только сестра Маргарет по ночам входит ко мне на цыпочках, бесшумно, как призрак, садится рядом на стул, берет мою горячую руку и мягкой ладонью гладит по мокрым волосам. А я долго жалуюсь и плачу, уткнувшись лицом в ее белый передник…

Откуда-то из глубин моей души прорвались слезы, и я плачу, как жестоко обиженный ребенок, которому сказали, что нет светлой силы, способной прогнать чудовищ, повергнувших его в ужас.

— Плачь, плачь, — говорит мне сестра Маргарет, а я цепляюсь за ее руку, словно надеясь, что здоровье из ее сильного, молодого тела перельется ко мне.

Ночи теперь нескончаемы, как дороги, которые никуда не ведут и над которыми никогда не восходит солнце. В соседней палате какой-то больной кашляет тяжело и надсадно, словно стараясь выкашлять душу. У окна тихо и мерно дышит Мариус. Пьер прикидывается спящим, но мне ясно, что он прислушивается: хочет знать, каково мне. Иногда он встает, подходит к моей постели и спрашивает, чем помочь мне.

Чем ты можешь помочь, милый друг, если я изверился во всякой помощи, если и я сам, получив столь предательский удар судьбы, хочу, быть может, покончить счеты с жизнью? Как же исцелить раны, как помочь телу?

Я широко раскрываю глаза и представляю всю свою короткую, ах, такую ужасающе короткую жизнь! Мое лицо мокро от слез, струйки пота текут по груди, по бокам, по вискам меж волос. Я стараюсь не спать, потому что боюсь уснуть навеки. Мысли скачут в беспорядке, лихорадочно, неистово.

С тоской и нежностью вспоминаю я и о тебе, любимая. Никогда я так не радовался тому, что ты не существуешь в действительности, что ты живешь лишь в моей фантазии. А вместе с тем мне так хочется, чтобы ты была со мной, чтобы я чувствовал твою любовь, ибо я убежден, что она была и есть, и только в ней мое спасенье.

Мое слабое тело чахнет с каждым днем, я худею, кости проступают под горячей, потной кожей. Я ничего не ем, кроме супа, у меня уже не хватает сил, чтобы сесть, от самого ничтожного усилия дрожат колени и руки, я бессилен, за много бессонных ночей во мне родилась покорная готовность к смерти. В глубине души я ощущаю непонятное удовольствие при мысли, что я всеми покинут, что обо мне забыли и наши ребята, что я уйду в небытие, как Ладя Плугарж, Лойза, Руда и Мирек.

По ночам я нередко сожалею о том, что в последнее время многое вынужден скрывать от родителей; я утаил от них свою болезнь, не написал и, видимо, уже не напишу о ней, потому что это убило бы их.

Как умудрили меня нескончаемые часы болезни, какие новые горизонты давнего и недавнего прошлого они открыли мне, каким своеобразным стало и настоящее для человека, у которого отняли будущее — оно все ограничено грядущими смертями здесь, под крышей этой больницы!

О чем только я не передумал за эти ночи!

О боге.

В самом ли деле он справедлив и всемогущ? И непогрешим?

Зачем же тогда он посылает тяжкие испытания людям, почему разрешает им пасть и не протянет спасительную руку?