Год нашей любви - [3]

— Спасибо, дружок.

И это все, что он мог сейчас сказать. Да, в других обстоятельствах он тоже пожелал бы мне хорошего сезона. Он внимательно осмотрел бы мою форму и щитки, мы отыскали бы удобный угол в комнате и поставили туда мою хоккейную сумку. Он забронировал бы билеты на самолет, чтобы посмотреть одну из моих игр.

Жаль, что эти времена прошли. Навсегда.

Мы проделали путь до коридора в молчании. А когда открыли дверь…

Мои грустные мысли развеялись как дым.

Перед нами стоял парень и вешал лекционную доску на стену рядом с соседней дверью. Я невольно отметила, что у него подтянутые бедра и мускулистые руки. Парень пытался вбить в стену гвоздь и одновременно удержать костыли. Один из них упал, и таинственный незнакомец тихо выругался. А потом он оглянулся, и впервые за день мне показалось, что из-за туч выглянуло солнце.

Я увидела перед собой лицо кинозвезды с горящими черными глазами, обрамленными длинными ресницами. Его волнистые черные волосы были слегка растрепаны, как будто он только что запускал в них ладони. Он был высоким и казался сильным, но не перекачанным. Его тело было — нет, не телом полузащитника, но определенно телом атлета.

Ого.

— Привет, — сказал парень, и на его щеках проступили очаровательные ямочки.

Привет, красавчик, хотелось ответить мне. Но я молчала. Прошло несколько секунд, прежде чем я поняла, что пялюсь на прекрасные губы незнакомца, замерев, как Бэмби в чаще. Надо было что-то с этим делать.

— Привет, — пропищала я с неимоверным усилием.

А отец наклонился, чтобы поднять костыль, который уронил этот красавчик.

— Это у тебя гипс, сынок?

Я посмотрела, куда показывал отец, и покраснела — ведь посмотреть на гипс значило скользнуть взглядом по телу незнакомца. Перед моим взором была прекрасная мускулистая нога. Другая нога была заключена в белый панцирь.

— Правда, красота? — Голос незнакомца прозвучал по-мужски хрипло, отчего по моему телу пробежали мурашки. — Сломана в двух местах. — Он протянул руку отцу. — Я Адам Хартли.

— Должно быть больно, мистер Хартли, — сказал отец, пожимая его руку. — Я Фрэнк Каллахан.

Адам Хартли бросил взгляд на свою ногу.

— При всем уважении, мистер Каллахан, вы просто не видели того, кому я надрал задницу!

Лицо отца стало напряженным, но Хартли тут же широко улыбнулся:

— Шучу, сэр! Не волнуйтесь, вашей дочери не придется жить рядом с дебоширом. Если честно, я просто упал.

Выражение облегчения на лице моего отца было таким искренним, что любовный морок растворился, и я засмеялась.

Прекрасный новый сосед протянул мне руку, и мне пришлось подъехать, чтобы пожать ее.

— Отлично сыграно, — сказала я. — Я Кори Каллахан.

— Приятно познакомиться, — начал он, сжав в своей большой ладони мою. Его сияющие карие глаза были прямо передо мной, и я заметила, что их зрачки обрамлены более темными кружками. Движение, с которым он наклонился пожать мне руку, заставило меня снова зардеться. Неужели здесь и правда так жарко?..

На этот раз мое оцепенение прервал пронзительный женский голос, донесшийся из комнаты моего соседа.

— Ха-а-артли-и-и-и-и! Я хочу, чтобы ты повесил фотографию, которая будет напоминать обо мне, пока я во Франции! Но не могу решить, на которую из стен…

Хартли закатил глаза.

— Так вешай на все четыре, детка! Залепи эту берлогу до потолка! — заорал он.

Мой отец усмехнулся и подал Хартли его костыль.

— Милы-ы-ы-ый! — снова послышалось из комнаты. — Ты не видел мою тушь?

— Но зачем она такой красотке?! — крикнул он, вставляя костыли в подмышки.

— Ну Хартли-и-и-и-и! Помоги мне искать!

— Никогда не срабатывает. Приятно познакомиться, — сказал он, подмигивая. А потом, заглянув в открытую дверь, деловито произнес: — Я здесь, чтобы положить конец Великой косметической депрессии.

С этими словами Хартли исчез за дверью — как раз тогда, когда моя мать вышла из спальни с напряженным лицом.

— Ты уверена, что мы ничего больше не можем сделать для тебя? — спросила она, и в ее глазах отразился страх.

Будь хорошей девочкой, одернула я себя. Защита ребенка от всего подряд уже окончена.

— Большое спасибо за помощь, — ответила я. — Но, думаю, вы уже сделали все, что могли.

На глазах мамы выступили слезы.

— Пожалуйста, будь осторожна, — сказала она охрипшим голосом, наклонилась и обняла меня, прижав мою голову к своей груди.

— Обязательно, мам, — ответила я невольно тише, чем обычно.

Мать глубоко вздохнула и, кажется, взяла себя в руки.

— Позвони, если тебе что-нибудь понадобится.

Она открыла входную дверь общежития.

— Но если ты не будешь звонить несколько дней, мы не запаникуем, — поспешил добавить отец.

Дверь закрылась, и последним, что я увидела, был быстрый прощальный взмах его руки.

Они наконец ушли.

Я вздохнула, и в этом вздохе не было ничего, кроме облегчения.

Полчаса спустя мы с Даной отправились на барбекю. Она пересекала улицу, а я спешила следом.

В Харкнесс-колледже студенты учились на двенадцати факультетах. Прямо как в Хогвартсе из «Гарри Поттера», только без Распределяющей шляпы. В Бомонте и других зданиях, окружавших огромную Лужайку новичков, жили все первокурсники. Все, кроме нас.

Мы с соседкой обитали в Макгеррине, хотя приписаны были к Бомонту и должны были переехать туда на втором курсе. К счастью, Макгеррин располагался недалеко — на другой стороне улицы. Брат говорил мне, что Макгеррин использовался для самых разных целей: в нем поселяли студентов, чьи дома ремонтировались, или иностранцев, приехавших по обмену. Очевидно, также он был местом, где давали приют калекам — таким, как я.