Год крысы. Видунья - [31]

Ещё несколько монет Сурок дал дедку для головы — пусть назначит кого поправить стог.

— Чтоб до обеда вернулись! — приказал хозяин. — Я вас грехи замаливать, а не творить посылаю.

Сразу же и отправились. Денёк удался, осень стояла на самом изломе: вроде и солнышко ещё греет, и ночные заморозки не начали белить траву — а половина листвы уже лежит на земле. Лесистые холмы будто накинули жёлтые платки с алой каймой барбарисов и багряной вышивкой дикого винограда, взбиравшегося по стволам до самых макушек. Прозрачный воздух горчил на языке, уцелевшие воронята сбились в огромную стаю и наматывали круги в синем небе, готовясь к кочевью. Ещё пара-тройка дней, и с севера наползут вязкие тучи, надолго окрасив землю в такие же серые, грязные тона, а когда развиднеет — на лужах уже начнёт хрустеть ледок.

— Деда, а давай за грибами в лес махнём? — начал канючить Жар. — Говорят, опята пошли…

— Небось за четыре лучины не уйдут, — сурово отозвался тот, а сам с сожалением стрельнул глазами на старый березняк — самое грибное место! — на обратном пути завернём, если время останется.

Обнадёженный мальчишка козлом заскакал впереди.

— Ну чего вы еле плетётесь? — подбадривал он. — С горочки же, можно и подбежать!

— Ты не о грибах, а о душе думай, — пытался усовестить Жара дедок.

— Я и думаю! Хочу скорей её облегчить, а то аж жизнь не мила!

— Ишь, балагур, — помимо воли усмехнулся старый. — Всё бы тебе шутить да колобродить. Учись вон у подружки своей: идёт тихонько, скромненько, сперва дело, а потом забавы.

Рыска действительно молчала, но вовсе не из скромности. Несмотря на яркое солнышко и весёлую компанию, ей становилось всё страшнее и страшнее. Жуть была какая-то непонятная, глубинная, она путалась в ногах, как подмаренник — липкая, ползучая луговая трава. А ведь с утра девочка почти сумела себя убедить, что лучинка позора — и жизнь снова наладится…

Впереди показались домики, после хуторских хором кажущиеся унылыми, зализанными дождями сараюшками. Зря Рыска вчера переживала — у молельни собрался едва ли десяток человек: сам молец, беседующий с головой вески, несколько богомольных старух да стайка играющих в чибиса мальчишек.

— Ох и молодежь пошла, ни стыда ни совести, вот в наше-то время… — приветственным хором грянули бабки.

Мальчишки бросили игру, разбежались в стороны и принялись корчить хуторским обидные рожи. Голова напустил на себя грозный вид, молец насупился. Стог выглядел вполне пристойно, хоть и уменьшился почти вдвое: весчане, днём спорившие до хрипоты, кто будет убирать это безобразие, за ночь совершенно бескорыстно раскрали валяющиеся ошмётки. Голова, тоже не удержавшийся от соблазна и самолично уволокший в дерюжке несколько охапок, решил, что так оно, пожалуй, и лучше: сборщик налогов скорее поверит в неурожай. Но Сурковы деньги, конечно, взял. Отвесил детям по затрещине и десятку гневных словец, счёл ущерб возмещённым и уступил место мольцу.

Жар вылез вперёд, глядя на него с собачьим обожанием: и спляшу, и гавкну, только косточку кинь!

— А этому тут чего надо? — удивился священник. За минувшие сутки он поуспокоился и решил, что ссориться с Сурком не стоит. Тем более, зима на носу, не помешало бы кровлю переложить, а то в сильный дождь аж с балок каплет.

— Говорит — Хольга снилась, — проворчал дедок, пряча ухмылку.

Молец вздрогнул:

— И в каком ви… чего хотела?

— Совестила, каяться звала! — без запинки отбарабанил мальчишка. — Ой, прости, батюшка, гре-е-ешен!

Священник с нервным смешком потрепал Жара по голове:

— Заходи уж, сорванец. И ты, — молец недружелюбно покосился на Рыску. — Тоже. Берите там по светцу, зажигайте от лучины…

Чашу для пожертвований, стоявшую на той же полочке, молящимся полагалось заметить без напоминаний.

— Дай-ка и мне одну коптилочку, — с кряхтеньем полез за пазуху дедок. — Помяну свою старуху…

На крышу молельни опустился взъерошенный воронёнок. Заскреб когтями по плесневелой, скользкой черепице, пытаясь удержаться на скате.

— Кыш! — махнул на него молец широким рукавом. — И так уже весь виноград обклевали, проглоты…

Воронёнок трепыхнул крыльями, но так и не взлетел — видать, сильно устал с непривычки.

— А я тебе ещё весной говорил — надо пугало на крышу присобачить, — упрекнул голова мольца, отщипывая с обвивающей молельню лозы чудом уцелевшую ягодку.

— На Хольгино святилище?!

— Так можно красивое сделать, со всем почтением, — голова кинул ягоду в рот. — И благолепие, и польза.

— Я туда не пойду, — неожиданно сказала Рыска, всё это время неотрывно глядевшая на дверь молельни. В расширенных жёлто-зелёных глазах мерцали золотые искорки, пальцы сжались, словно на невидимой палке.

Голова и молец разом прекратили вялый спор. На девочку уставились и Жар с дедком, и старухи, и мальчишки. Даже проходящий мимо кузнец остановился, прислушался.

— Зайдёшь как миленькая, путничье отродье! — озлился молец, хватая девочку за руку. Воронёнок испуганно забил крыльями и начал карабкаться выше, к более удобному насесту — шпилю с тремя поперечинами. — Это Саший в тебе противится, в Хольгин дом не допущенный. Вот и оставь его за порогом!

— Нет!!! — Рыска поджала ноги, а когда и это не помогло — священник неумолимо поволок худенькую девочку за собой, — без раздумий впилась в его руку зубами.