Год кометы - [4]
Тут же я вспомнил, что несколько раз видел, как бабушка сидит за столом, а книга лежит перед ней. Но так ловко бабушка замаскировала эти моменты, сделав их случайными, пустяшными, как бы промежуточными между двумя занятиями, скажем, чтением и штопкой, что я был надежно обманут этой маскировкой.
Я снял книгу с полки; названия не было и на обложке. Тяжелая, больше похожая на амбарную тетрадь, книга неожиданно раскрылась, обнажив лаковую белизну пустых страниц.
Но мог ли я догадаться, что это просто типографский макет какого-то важного издания? Нет. Подсказка нашлась сама собой: истории о революционерах, писавших из тюрьмы послания молоком или невидимыми чернилами. Текст в книге есть, его нужно только проявить! Ведь зачем-то хранила бабушка этот бессловесный том, поставила его на полке неприметным для других и приметным для себя, чтобы, может быть, он о чем-то напоминал ей, всегда был перед глазами!
Я восхитился изяществом, с которым у всех на виду была спрятана книга; перелистывал пустые листы, и от возбуждения, от предвкушения мне стали мерещиться выцветшие буквы. Они сцеплялись в слова, слова — в строки, строки рядами заполняли страницы; книга призрачно мерцала, возникали несходные почерки, разные шрифты, картинки, фотографии, сноски — все неразличимое, гибнущее, ускользающее. То была книга книг, ковчег небывших текстов, написанных по правилам грамматики и орфографии разных эпох; тексты теснились, перетекали один в другой, пропадали.
Я обернулся — за спиной у меня была стена фотографий, стена молчащих лиц, и мне показалось, что я чувствую тончайшую связь между лицами и почерками, фантомными обрывками текста. Мое ли желание породило ее, моя ли догадка, или все это было бредом наяву, я не понимал. Но осознал: однажды в этой книге проступят настоящие буквы. И от меня тоже зависит, возникнут ли на белых страницах строки; зависит от того, как я буду жить, что искать, во что верить. Это будет подлинник, материально существующая истина, ответ на все мои вопросы; награда за преданность самому себе.
Так жизнь моя, не теряя обычного течения, приобрела измерение ожидания, предуготавливающего дух к обетованной встрече. Я спрятал знание о таинственной книге без букв глубоко в себе, словно понимая, что вера в ее особые свойства не должна часто испытываться проверкой, сомнениями, она хрупка; но не оставил усилий.
Можно даже сказать, что у меня возникло две жизни. В одной, внешней, я был сыном, внуком, учеником, октябренком, товарищем своих сверстников, данником возраста. В другой, наедине с собой, я был никем, отдыхал в благословенной анонимности, словно все в мире — узнаны, определены, приписаны, а я лишний, дополнительный, непредусмотренный, ничей сын и ничей внук; меня даже страшило то, как быстро я перехожу в это состояние, с какой силой чувствую свою отдельность.
Оставаясь в одиночестве, я превращался в жадное, неразборчиво познающее существо. Голод интересов и желаний, тяга к высоте впечатлений, к ощущению значительности существования, подстегиваемые скудостью окружающей жизни, придавали моим поискам нечто рьяно дикарское.
Я снова рыскал по квартире, открывал наугад взрослые книги, мародерствовал в словарях, присваивая таинственно звучащие термины и понятия, грабил альбомы по искусству, запоминая, схватывая памятью полотна — без представления о сюжете, о смысле, как кочевник, набивающий седельные сумы добычей, кажущейся ему ценной; тем, что, может быть, изменит его в будущем. Мне был отпущен совсем малый промежуток, чтобы успеть сколотить, собрать себя из этих единственно доступных материалов, а не успеешь — не успеешь уже никогда.
Среди домашних вещей я искал те, что выводили за черту обыденного, раздвигали пределы текущей истории, географии и судьбы. Бронзовая ступка, старинный микроскоп, горный компас, золингеновская опасная бритва в замшевом чехле, сапожная колодка, серебряная чайная ложечка, кожаный потертый портсигар, дореволюционные карманные часы с перекрещенными пушками на крышке, ржавый секач для капусты, толстостенные аптекарские пузырьки зеленого стекла с непонятными клеймами, кованый четырехгранный гвоздь — их было исчезающе мало, они вели жизнь приживалов, безделушек, сувениров, никчемной мелочи, но я, наоборот, чувствовал их старшинство, их наставничество: в первой, самой доступной ребенку форме они толковали мне о времени, о том, что есть подлинное, настоящее, как его отличать.
На даче было одно место, которое передавали друг другу по наследству поколения мальчишек. На высоком песчаном обрыве Москвы-реки стояла церковь; кирпич ее стен и ограды был изъеден осклизлыми туманами, поднимающимися от воды, зимней едкой изморозью, усеивающей злыми колкими кристалликами кирпичные поры.
По окружью подкупольной башенки росли кусты, а сам купол, некогда сделанный из редчайшей смальты, из запрессованного в стекло сусального золота, был взорван в августе сорок первого, чтобы по нему не могли ориентироваться пилоты летящих на Москву немецких бомбардировщиков. Поэтому в небе над церковью мерцала воображаемая черная тень с крестами на крыльях, потерявшая ориентир, а обрыв, на котором стояла церковь, откуда, по сельским преданиям, бросилась в рекут несчастливо любившая девушка, — обрыв был грозен, и вода в реке напряжена, как перед порогом.
Когда совершено зло, но живые молчат, начинают говорить мертвые – как в завязке “Гамлета”, когда принцу является на крепостной стене дух отравленного отца. Потусторонний мир, что стучится в посюсторонний, игры призраков – они есть голос нечистой совести минувших поколений. “Титан”, первый сборник рассказов Сергея Лебедева – это 11 историй, различных по времени и месту действия, но объединенных мистической топографией, в которой неупокоенное прошлое, злое наследие тоталитарных режимов, всегда рядом, за тонкой гранью, и пытается свидетельствовать голосами вещей, мест, зверей и людей, взыскуя воздаяния и справедливости. Книга содержит нецензурную брань.
Дебютант – идеальный яд, смертельный и бесследный. Создавший его химик Калитин работал в секретном советском институте, но с распадом Союза бежал на Запад. Подполковник Шершнев получает приказ отравить предателя его же изобретением… Новый, пятый, роман Сергея Лебедева – закрученное в шпионский сюжет художественное исследование яда как инструмента советских и российских спецслужб. И – блестящая проза о вечных темах: природе зла и добра, связи творца и творения, науки и морали.
1991 год. Август. На Лубянке свален бронзовый истукан, и многим кажется, что здесь и сейчас рождается новая страна. В эти эйфорические дни обычный советский подросток получает необычный подарок – втайне написанную бабушкой историю семьи.Эта история дважды поразит его. В первый раз – когда он осознает, сколького он не знал, почему рос как дичок. А второй раз – когда поймет, что рассказано – не все, что мемуары – лишь способ спрятать среди множества фактов отсутствие одного звена: кем был его дед, отец отца, человек, ни разу не упомянутый, «вычеркнутый» из текста.Попытка разгадать эту тайну станет судьбой.
Сергей Лебедев — новое имя в русской интеллектуальной прозе, которое уже очень хорошо известно на Западе. «Предел забвения» — первый роман Лебедева, за право издать который только в Германии «сражались» 12 издателей! Он был на «ура» встречен во Франции и Чехии и продолжает свое триумфальное шествие среди европейских читателей.Это — роман-странствие, рассказывающий непростую историю юноши — нашего современника, — вдруг узнавшего, что его дед был палачом в лагере. Как жить с таким знанием и как простить любимого человека? «Предел забвения» написан в медитативной манере, вызывающей в памяти имена Марселя Пруста и Генри Джеймса.
Россия и Германия. Наверное, нет двух других стран, которые имели бы такие глубокие и трагические связи. Русские немцы – люди промежутка, больше не свои там, на родине, и чужие здесь, в России. Две мировые войны. Две самые страшные диктатуры в истории человечества: Сталин и Гитлер. Образ врага с Востока и образ врага с Запада. И между жерновами истории, между двумя тоталитарными режимами, вынуждавшими людей уничтожать собственное прошлое, принимать отчеканенные государством политически верные идентичности, – история одной семьи, чей предок прибыл в Россию из Германии как апостол гомеопатии, оставив своим потомкам зыбкий мир на стыке культур.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Ирен, археолог по профессии, даже представить себе не могла, что обычная командировка изменит ее жизнь. Ей удалось найти тайник, который в течение нескольких веков пролежал на самом видном месте. Дальше – больше. В ее руки попадает древняя рукопись, в которой зашифрованы места, где возможно спрятаны сокровища. Сумев разгадать некоторые из них, они вместе со своей институтской подругой Верой отправляются в путешествие на их поиски. А любовь? Любовь – это желание жить и находить все самое лучшее в самой жизни!
Даже в парфюмерии и косметике есть пробники, и в супермаркетах часто устраивают дегустации съедобной продукции. Я тоже решил сделать пробник своего литературного творчества. Продукта, как ни крути. Чтобы читатель понял, с кем имеет дело, какие мысли есть у автора, как он распоряжается словом, умеет ли одушевить персонажей, вести сюжет. Знакомьтесь, пожалуйста. Здесь сборник мини-рассказов, написанных в разных литературных жанрах – то, что нужно для пробника.
В романе Б. Юхананова «Моментальные записки сентиментального солдатика» за, казалось бы, знакомой формой дневника скрывается особая жанровая игра, суть которой в скрупулезной фиксации каждой секунды бытия. Этой игрой увлечен герой — Никита Ильин — с первого до последнего дня своей службы в армии он записывает все происходящее с ним. Никита ничего не придумывает, он подсматривает, подглядывает, подслушивает за сослуживцами. В своих записках герой с беспощадной откровенностью повествует об армейских буднях — здесь его романтическая душа сталкивается со всеми перипетиями солдатской жизни, встречается с трагическими потерями и переживает опыт самопознания.
Повесть «Пробел» (один из самых абстрактных, «белых» текстов Клода Луи-Комбе), по словам самого писателя, была во многом инспирирована чтением «Откровенных рассказов странника духовному своему отцу», повлекшим его определенный отход от языческих мифологем в сторону христианских, от гибельной для своего сына фигуры Magna Mater к странному симбиозу андрогинных упований и христианской веры. Белизна в «онтологическом триллере» «Пробел» (1980) оказывается отнюдь не бесцветным просветом в бытии, а рифмующимся с белизной неисписанной страницы пробелом, тем Событием par excellence, каковым становится лепра белизны, беспросветное, кромешное обесцвечивание, растворение самой структуры, самой фактуры бытия, расслоение амальгамы плоти и духа, единственно способное стать подложкой, ложем для зачатия нового тела: Текста, в свою очередь пытающегося связать без зазора, каковой неминуемо оборачивается зиянием, слово и существование, жизнь и письмо.
![В долине смертной тени [Эпидемия]](/storage/book-covers/20/20b59336dc28de47dc7a206b6ad9ee6ea45788bb.jpg)
В 2020 году человечество накрыл новый смертоносный вирус. Он повлиял на жизнь едва ли не всех стран на планете, решительно и нагло вторгся в судьбы миллиардов людей, нарушив их привычное существование, а некоторых заставил пережить самый настоящий страх смерти. Многим в этой ситуации пришлось задуматься над фундаментальными принципами, по которым они жили до сих пор. Не все из них прошли проверку этим испытанием, кого-то из людей обстоятельства заставили переосмыслить все то, что еще недавно казалось для них абсолютно незыблемым.