Год Иова - [15]

Он убирает лишние подушки, выключает лампу, ложится на свою сторону и закрывает глаза. Однако, к нему приходит не сон, а ненужные воспоминания. Он не противится им, надеясь, что скоро они превратятся в чепуху, а из чепухи в сон. Эта уловка, к которой он всякий раз прибегает перед сном, иногда срабатывает.

Двери лифта издавали нежный шорох у него за спиной. Открываясь и закрываясь. Он сидел на мягкой кожаной софе в просторной приёмной Морри Блока, листая журнал. Стены приёмной были обшиты тёмными панелями. На них в плетёных сетках висели горшочки с традесканцией. Перед Джуитом на низком столике из такового дерева стоял красивый коричневый фарфоровый кофейник. От него исходил пар. Всё это для того, чтобы он чувствовал себя желанным гостем — шел семидесятый год, когда небольшие роли в фильмах приносили ему по тысяче долларов в неделю. Морри регулярно получал свои десять процентов. Ничего сногсшибательного, но достаточно для того, чтобы Джуит, придя сюда всякий раз, мог рассчитывать на большой кофейник и сияющую улыбку секретарши, которая всё время забывала, как произносится его имя.

Это делалось не только в знак благодарности, но и в знак надежды на дальнейшее сотрудничество. Роли, которые доставались Джуиту, с каждым разом были всё лучше. Лучше означало длиннее — с каждым разом всё больше минут перед камерой. Но Морри был уверен в успехе. Он смотрел на экран и ждал того дня, когда наступит передышка — когда Джуит, скажем, получит одну из главных ролей в каком-нибудь сериале, и так, неделю за неделей, будет зарабатывать по две, а то и по три тысячи долларов за серию. Джуит понемногу стал доверять оптимизму Морри, и ему стало нравиться заходить сюда чаще. Ему было сорок семь лет, и он слишком хорошо знал этот бизнес, чтобы радоваться заманчивым обещаниям. Уже завтра он может наскучить тем, кто распределяет роли — тогда судейскую мантию или полосатый костюм управляющего наденут уже на какого-нибудь другого стройного привлекательного седого актёра. Но иногда, например, этим утром, ему хотелось стряхнуть с плеч бремя холодной реальности и чувствовать себя ребёнком, которому прочат блестящее будущее.

Агентство, в котором работал Морри, полностью занимало двенадцатый этаж белоснежной башни, что располагается в конце бульвара Ла Шинега, который спускается вниз по склону на юг. Все, кто выходил из лифта у него за спиной, шли только в одном направлении — к столику секретарши, который стоял на виду у Джуита, за ансамблем пышных филодендронов. Там то и дело прерывисто звонил телефон, и молодая блондинка отвечала на звонки мягким музыкальным и жизнерадостным голосом. Чтобы рассмотреть каждого, кто вышел из лифта, Джуиту надо было лишь немного подождать. Он бы не удивился, если бы новый посетитель оказался знаменитостью — кинозвездой, рок-музыкантом или обозревателем криминальной хроники. Но Джуита интересовали не знаменитости. Просто он машинально поднимал голову всякий раз, когда появлялся кто-нибудь новый.

Не то, чтобы эти люди привлекали его. Причина лежала глубже. Это было даже не навязчивым состоянием, а своего рода рефлексом. Его мать годами пыталась отучить его заглядываться на людей. Ей этого так и не удалось. Он постиг уловки, благодаря которым она и не подозревала, что он за кем-то наблюдает, тогда как он только этим и занимался. Он научился наблюдать за людьми между миганиями. Многие не замечали этого — ни за час общения, ни за всю жизнь. Зачем он это делал?

Для того ли, чтобы запомнить жесты, походку, манеры поведения, разговора, то, как слушают или смотрят на собеседника, встают, садятся, едят, пьют, снимают пиджак — и затем совершенствоваться в игре? Это было бы слишком просто. Такое объяснение удовлетворило бы тех, кто застал бы его за этим занятием. Но не его. Это было неким страстным желанием, неким голодом, которые он не мог себе объяснить. Иногда это занятие опечаливало его, иногда заставляло злиться на себя, иногда истощало своей неплодотворностью, но он не мог перестать заниматься им, как не смог бы приказать себе не дышать.

Теперь он смотрел на невысокого, подтянутого, загорелого парня, почти мальчика. Тот шёл к столу секретарши по ковру соломенного цвета. Голова немного великовата, как у жокея, крепкие плечи, узкий таз, черный костюм, только что снятый с вешалки в магазине Дж К. Пенни во Фресно. Он нёс маленький букет цветов, голубых и оранжевых Походка как у петушка-забияки. Глаза его сияли, а широкий рот расплылся в усмешке так, словно он вспомнил про себя какую-то шутку. За дальним рядом кушеток и стульев, он сунул букет в зубы и перевернулся «колесом». Молодая секретарша от удивления встала, а Джуит засмеялся. Парень поклонился, вручил её цветы, заправил галстук под жилет и произнёс, слегка гнусавя по-деревенски: — Уильям Хэйкок, мисс. К мистеру Морри Блоку, если можно.

Джуит вздыхает и переворачивается в постели. «Колесо» и букет должны были очаровать молодую женщину; чтобы мисс запомнила Уильяма Хэйкока навсегда. Может, она и запомнила его, а может и нет. Это значения не имело. Морри ошибся в Билле. На сцене маленького театра во Фресно тот выглядел таким ярким и многообещающим, как новая игрушка. Но оказалось, что у него недостаточно твердый голос, плохие зубы, маленький рост и что он, кроме того, совсем не умеет играть. Всё это было не смертельно, но он, ко всему прочему, был совсем не фотогеничным. Стоило ему только повернуть голову, будучи в кадре, и он начинал выглядеть, как кто-то другой. Поэтому он был нечастым гостем в приемной Морри.