Год, Год, Год… - [86]

Послышались голоса. Вошел Саак.

— Саак, машина в каком состоянии? — шепотом спросила Нора.

— На два дня работы еще. А что, доктор, дело есть?

— Слушай, а мотор работает? Вообще, машина передвигаться может?

— Капот еще не поставил, мотор открытый, крылья не приладил… еще голая машина.

— Саак, — сказала Нора, — эту женщину надо сейчас же в район везти. Положение крайне серьезное.

— Тяжелый случай? — со знающим видом справился водитель Саак.

— Вот, Саак, видишь, как получилось… Так что собирайся, поедем прямо сейчас.

— И номера еще нет у машины.

— Ночью Саак, кто заметит. — И на ухо добавила: — Кесарево.

Саак помрачнел.

— Неудобно, доктор, узнают, на смех меня подымут…

— Офик, — позвала Нора, — подготовь роженицу. Быстрее, Саак, давай носилки, где они.

Они вдвоем принесли носилки, поставили у постели.

— Иди, Саак, заведи машину. Не будем спорить, Саак.

Саак улыбнулся, вышел. Под навесом стояла разобранная «скорая». Зажглись фары, и Саак посмеялся над видом машины. Потом осторожно вывел ее на дорогу, к воротам, остановился.

Разбуженные шумом больные увидели из окон, как вытащили из помещения носилки с женщиной и установили в машине. Нора поднялась, села рядом с роженицей, захлопнула изнутри дверцу. Через секунду открыла дверь, высунула руку: Офик бегом принесла ее плащ, подала.

Саак забрался на свое водительское место, взялся за баранку. Засмеялся. Над видом своим и над видом машины. Но еще больше тому, что началась, наконец, его настоящая работа.

Машина выехала на дорогу, пересекла все село и, нарушая ночную тишь, устремилась по пустой, безлюдной дороге.

«Хорошо еще вижу, — думал Саак, — еще ничего зрение. В такой туман и волк заблудится, с пути собьется и шакал. А я ничего, еду… Какая скорость? Ага, шестьдесят, ничего. Молодые так не могут, я и быстро еду и осторожно, каждый поворот знаю. — И он смеялся, радостно встречая знакомый камень, дерево, яму, ухаб, выбоину в дороге. — До рассвета могу так ехать и не устану. И не молодой уже, сколько мне лет, но здоровый я, очень здоровый, вот в чем дело… Ну-ка, как там мои девчушки? — Он обернулся, заглянул в стекло. — Ничего, спокойно все. Успею, на полчаса дороги осталось. Если ничего не случится… Если случится, нехорошо будет. На этой дороге машин не бывает, если застрянем — до утра самого. Увидят меня в таком виде — позор, позор, и все. Да нет, ничего не будет, сейчас приедем. А я тут же и вернусь, никто не успеет заметить, затемно и вернусь. А не то ребята скажут: «Саак, куда это ты без штанов ехал?…» Здесь должна быть яма. Ага, вот она. А вот и река, еще сколько воды. Ишь ты, и прозрачная какая! Настоящая осенняя река. Стефана вот все вспоминаю. Трудно. Человек не меняется. Хоть сто лет проживи врозь, дружба останется. В особенности для таких одиноких людей, как мы с ним. Я долго проживу, вон какие крепкие руки, сколько еще силы в них. Хорошо, что вчера заправился, словно чувствовал, ах ты… — И снова он посмеялся виду своей машины. — Говорит, вопрос жизни… Ничего, привыкнет еще… Всего боится, а мы ее боимся. Немножко сумасшедшая. Не немножко, как следует, очень даже порядочно, вот что… Заяц, жалко… Зима надвигается, куда это он в такую ночь?… Струсил бедняжка. А есть такие — возьмут и проедутся, из-за какого-то килограмма мяса, а иные просто убьют и проедут, не остановятся даже, — мол, я сильный, я человек, для меня раз плюнуть тебя раздавить. Фашист, вот кто ты, тьфу!.. Ага, вторая речка. Рыбка сейчас вся под камни попряталась. В молодости я эту речку раз переплыл, быстрая речка, крутая, вода сильная в ней, а во мне-то столько силы, хоть и не питаюсь как следует. Не дрался, ни разу еще в жизни ни с кем не дрался. Сильный, да, а драться ни разу не дрался. Один только раз одному смазал по уху, так, слегка. Из Кировакана в Дилижан ехали. Автобус у обочины остановил и…»

— Саак, Саак, — кулаком застучала в кабину Нора, — останови машину, остановись скорей!

Колеса протащились еще некоторое расстояние, все четыре. «Молодец, хорошо тормоза работают, очень хорошо», — подумал Саак, быстро вышел из машины, подбежал к дверце.

— Ну что там, — спросил, — в чем дело?

— Кажется… как будто, — пробормотала растерянно Нора, — она умирает…

«На полчаса дороги оставалось, в двадцать минут бы домчал, обидно».

Саак забрался к ним в машину, не разгибаясь, на корточках приблизился к роженице, откинул одеяло. Положил руку на лоб, сам не зная для чего, взялся за пульс.

— Ничего, доктор, сердце бьется, не бойся… все будет… в порядке.

— Саак… Что ты делаешь, Саак?!

— Что я делаю?! Я ничего не делаю! А она… рожает…

Женщина стонала, сжималась в конвульсиях. Нора мучилась с нею вместе. «Нету, нету, того нету, того самого… Я не могу больше… Она умрет… Она не сможет так родить, а кесарево я не могу, не умею, в машине тем более, безумие какое, боже мой, боже!» Она откинулась, закрыла лицо руками и заплакала в голос.

Саак стоял на коленях перед роженицей и рукой осторожно помогал ей. Доктор Нора плакала, боялась смерти, одиночества своего, одиночества втроем боялась. Темноты. Всего.

— Заткнись, — неожиданно вдруг сказал Саак, на секунду оборачивая к ней серьезное лицо. Нора замолчала, испуганно отвела назад руки, увидела лицо этого человека, своего помощника. — Пошла отсюда, — повторил Саак. — Слазь, убирайся, чтоб я тебя не видел…