Год французов - [3]
Мак-Карти задумчиво повертел стакан в руке. Смеркалось. Последние закатные блики потускнели, так тускнеет к зиме оперенье зяблика, и мало-помалу растворились в надвигающейся мгле.
— Необдуманный это шаг, — обратился он к Дугану. — В Ольстере и Уэксфорде побольше народу выступило, так и то их подавили. На прошлой неделе один странник рассказывал, по всему Уэксфорду виселицы, от края и до края, спаленных домов не счесть. А сколько людей постреляли да порубили! Английских солдат в стране сейчас больше, чем при Бойнском[2] сражении, и в Туаме, и в Голуэе их тысячи.
— Слышал я этого странника, — сказал О’Кэррол, — он кое-что еще рассказывал. Например, что Гэльская армия[3] в Уэксфорде целый месяц не ведала поражений.
— Утешение слабое. Кончили-то они все на виселице, — возразил Мак-Карти.
— Да и солдат английских в Тайроли куда меньше, — вставил Дуган. — Только капитан Купер и его вояки-йомены из торговцев-протестантов да чиновников. Мало ли что в Уэксфорде случилось, нам это не указ.
— Но ведь там восстали тысячи, — старался урезонить его Мак-Карти, — все графство Уэксфорд, весь Карлоу, Уиклоу, почти весь Килкенни. И мечтали вырваться за пределы своего графства, поднять всю Ирландию. Но куда ни кинь — на дорогах английские заставы. И восставшие поняли, что обречены. Забрались на холм, и английская артиллерия их преспокойно расстреляла.
Да, такое и не представишь: дороги Уэксфорда запружены людьми, на горизонте — словно кромка дремучего леса, черным-черно от пик. Разъезжают священники на повозках. Оголтелые смутьяны науськивают простой люд на йоменов и солдат-ополченцев. В начале боя выпускали на врага скот, чтобы затоптать или обратить в бегство. Снова звучали в ушах слова путника: «Повсюду, по дорогам, по берегам рек были повстанческие лагеря. Люди лавиной двигались от города к городу. Под их натиском пали и Камолин, и Уэксфорд. А Эннискорти спалили дотла».
Лишь два месяца минуло с тех пор, а все уже кончено.
— Дураки эти уэксфордцы, — проворчал Дуган. — Мне бы только с капитаном Купером расквитаться. Ну и еще с Гибсоном.
— Это у него ты землю арендуешь? — спросил Мак-Карти. — С ним-то уж не забудешь счеты свести.
— С Гибсоном стоит, — поддержал Хенесси. — А потом и до управляющего Всемогущего доберемся. У меня этот Крейтон в печенках сидит. Во всем Тайроли такого злодея не сыскать.
— Он и сам человек подневольный, — заметил Мак-Карти. — Как ему Всемогущий из Лондона в письме укажет, так он и поступает.
— Теперь и от меня письмецо получит, — пробурчал Дуган, — точнее, от Избранников Киллалы.
— И пошло, и поехало, — не сдавался Мак-Карти, — одно письмо, второе, третье… Работы, вижу, у меня будет хоть отбавляй.
— Не бойся, не пропадешь, — успокоил его Хенесси, — да и все мы не пропадем. В Тайроли Избранников с полтысячи наберется.
— Ну, одним нашим графством я не ограничусь, — заявил Дуган, — и в Эррисе меня поддержат, и на другом берегу Мой — в графстве Слайго.
— Так что не такие уж мы простаки, — усмехнулся Куигли, — потолковали кое с кем и здесь и там. У нас даже клятва есть.
— Вот в этом-то я не сомневался! — съязвил Мак-Карти. — Клятва у Избранников — первое дело. Как языком не потрепать!
Год 1779-й, Мак-Карти восемнадцать лет. В сарае в его родном Керри недалеко от Трейли склонились над свечой люди. На лицах и страх и удаль. Как бы хотелось ему выжечь из памяти эти страницы прошлого, его ночи с Избранниками, свидетельницей которых была лишь луна. Размалеванные сажей лица, белые балахоны поверх толстых домотканых одежд, из-под них видны обвисшие чулки. Ползком крадутся по полю к пасущемуся скоту — и ночь разрывают рев, крики, мычанье.
— Не такие уж мы простаки, — повторил Дуган, — знаем, как такие дела делаются.
— Еще б не знать, — хмыкнул Мак-Карти и осушил стакан. — Вы знатоки великие. Не зря же я из Керри сюда притащился, чтобы с вами, знатоками, встретиться.
— Господам и от овса с кукурузой прибыль немалая, — вздохнул Хенесси, — да только пастбища выгоднее. Так мало-помалу все наши поля коровам да овцам достанутся, согнал же Купер семью О’Молли с их фермы.
Нет выбора у помещиков, нет выбора у простого люда, не будет выбора и у мировых судей: они переловят и перевешают бунтарей. Как в Евклидовой геометрии: в одной точке сошлось несколько прямых. Точно так же было лет двадцать назад в Керри и Западном Корке. Мак-Карти помнил упоенных победой Избранников на церковных подворьях, помнил он их и на эшафоте с петлей на шее. Подумалось: а как же я, есть ли у меня выбор?
— Мы тебя сюда не для споров позвали, — прервал его размышления Дуган.
Вот и ответ.
— Споры мне и самому надоели, — сдался Мак-Карти, взял со стола кувшин со скверным виски и налил полный до краев стакан. На посошок.
— Лукавишь, — не поверил Дуган, — дай тебе волю, сидел бы и спорил, пока все виски не выдул. Ты ж раб бутылки, всякий подтвердит.
— Все мы рабы, — бросил Мак-Карти. Сейчас виски шло лучше, не обжигая, а холодя горло. — Напишу я вам письмо, левой рукой напишу. Но впредь дел ваших касаться не буду, и не просите. И клятвы принимать не стану. Из-за вас на улицах Киллалы и Килкуммина прольется кровь, да только не господская.
В 1-й том Собрания сочинений Ванды Василевской вошли её первые произведения — повесть «Облик дня», отразившая беспросветное существование трудящихся в буржуазной Польше и высокое мужество, проявляемое рабочими в борьбе против эксплуатации, и роман «Родина», рассказывающий историю жизни батрака Кржисяка, жизни, в которой всё подавлено борьбой с голодом и холодом, бесправным трудом на помещика.Содержание:Е. Усиевич. Ванда Василевская. (Критико-биографический очерк).Облик дня. (Повесть).Родина. (Роман).
В 7 том вошли два романа: «Неоконченный портрет» — о жизни и деятельности тридцать второго президента США Франклина Д. Рузвельта и «Нюрнбергские призраки», рассказывающий о главарях фашистской Германии, пытающихся сохранить остатки партийного аппарата нацистов в первые месяцы капитуляции…
«Тысячи лет знаменитейшие, малоизвестные и совсем безымянные философы самых разных направлений и школ ломают свои мудрые головы над вечно влекущим вопросом: что есть на земле человек?Одни, добросовестно принимая это двуногое существо за вершину творения, обнаруживают в нем светочь разума, сосуд благородства, средоточие как мелких, будничных, повседневных, так и высших, возвышенных добродетелей, каких не встречается и не может встретиться в обездушенном, бездуховном царстве природы, и с таким утверждением можно было бы согласиться, если бы не оставалось несколько непонятным, из каких мутных источников проистекают бесчеловечные пытки, костры инквизиции, избиения невинных младенцев, истребления целых народов, городов и цивилизаций, ныне погребенных под зыбучими песками безводных пустынь или под запорошенными пеплом обломками собственных башен и стен…».
В чём причины нелюбви к Россиии западноевропейского этносообщества, включающего его продукты в Северной Америке, Австралии и пр? Причём неприятие это отнюдь не началось с СССР – но имеет тысячелетние корни. И дело конечно не в одном, обычном для любого этноса, национализме – к народам, например, Финляндии, Венгрии или прибалтийских государств отношение куда как более терпимое. Может быть дело в несносном (для иных) менталитете российских ( в основе русских) – но, допустим, индусы не столь категоричны.
Тяжкие испытания выпали на долю героев повести, но такой насыщенной грандиозными событиями жизни можно только позавидовать.Василий, родившийся в пригороде тихого Чернигова перед Первой мировой, знать не знал, что успеет и царя-батюшку повидать, и на «золотом троне» с батькой Махно посидеть. Никогда и в голову не могло ему прийти, что будет он по навету арестован как враг народа и член банды, терроризировавшей многострадальное мирное население. Будет осужден балаганным судом и поедет на многие годы «осваивать» колымские просторы.
В книгу русского поэта Павла Винтмана (1918–1942), жизнь которого оборвала война, вошли стихотворения, свидетельствующие о его активной гражданской позиции, мужественные и драматические, нередко преисполненные предчувствием гибели, а также письма с войны и воспоминания о поэте.