Год французов - [17]

Как-то летним вечером 1795 года старик Мур засиделся в своем кресле на балконе дольше обычного. Подошел слуга и увидел, что хозяин мертв. Джордж-младший недолго думая продал небольшой дом на берегу Темзы, а все свои бумаги и библиотеку отправил в Мейо. Приятелям-англичанам он так ничего и не объяснил, не потому, что нечего было сказать, а из боязни, что не поймут. Уж чем Муры владеют, того из рук не упустят. И холм в Мейо с озером у подножия — их, и только их, вотчина. Аликанте, Лондон, Париж, Мейо — вот четыре стороны света на компасе Муров, но сейчас стрелка указывала на запад, в Мейо. Лондон привлекал Джорджа-младшего еще меньше, чем апельсиновые рощи Аликанте — отца. Оба они любили Мейо, скрывая любовь эту и от чужих, и друг от друга, являя образец скромности и благочестия.

Джордж Мур-младший был худощав, выше среднего роста, сутуловат, что не редкость для ученого, лицом красив, бледен и задумчив. Говорил он сдержанно, но за подчеркнутой вежливостью зачастую легко угадывалась ирония. Он писал книги и мечтал стать историком. Его брошюра об английских вигах и о славной революции заинтересовала Бэрка.[11] И они подружились. Уже год Джордж пробовал себя в новом подходе к истории: пытался отобразить события недавние, как бы отстраняясь, с позиций чисто созерцательных, как обычно пишут о временах давно минувших. Он создавал историю взлета и падения Жиронды во Франции, взгляды жирондистов живо заинтересовали его, их ошибки и заблуждения пробудили сочувствие. Из-за этого от Джорджа отвернулся кое-кто из друзей-англичан.

В Лондоне Джордж, к большому огорчению Бэрка, был вхож в дом лорда Голланда. Склонность к науке не мешала молодому Муру заводить любовные интрижки, которые в конце концов оборачивались скандалами. Раз дело дошло до дуэли с оскорбленным мужем; это весьма опечалило Мура-старшего. Сын вообще мало радовал отца. Тот мечтал вырастить наследника практичным провинциальным помещиком, неотличимым от соседей-протестантов. Джордж в свою очередь весьма огорчался, видя, что отец явно предпочитает ему младшего брата Джона, появившегося на свет, когда отец был уже в преклонном возрасте. На учебном поприще будущий юрист не преуспел, зато, когда он выезжал верхом на охоту со сворой гончих, равных ему не было. Джордж и сам любил веселого, бесшабашного брата, любил почти по-отечески. Да, не о таких наследниках мечтал старый Мур, хотя младшему многое прощал. А о том, что старший сын также крепко и необъяснимо любит Мейо, отец так и не догадался, разговор об этом у них ни разу не заходил.

В летней отцовской комнате Джордж поместил библиотеку. Там, поднимаясь спозаранку, он и работал над своими историческими изысканиями, подкрепляясь то и дело чашечкой кофе, сваренного на французский манер. Потом спускался, завтракал с Джоном, шел в кабинет и погружался в дела помещицкие. Полдень заставал его вне дома. Усадьба еще достраивалась, отец мечтал, чтобы она являла собой самостоятельный, замкнутый мирок, со своей кузней, прачечной, пекарней, конюшней. Но непременно в сумерки Джордж выбирал час и сидел на балконе, созерцая озеро. В такие часы он чувствовал близость с отцом, недоступную при его жизни. Сидеть бы сейчас с ним рядом, говорить о делах, мечтать, какой станет усадьба, обсуждать будущее Джона. В такие часы слуги старались не беспокоить Джорджа.

И в такой вот час к усадьбе подъехал капитан Купер в красной форме. Джордж Мур с величавой холодной любезностью встретил гостя, проводил в кабинет. Купер притворно (впрочем, недолго) восхищался книгами, по случаю попавшими в кабинет из библиотеки.

— У вас, господин Мур, прямо царство книг. Клянусь, во всем Мейо столько не сыскать.

— Весьма вероятно, — проронил Мур. Он налил две рюмки шерри, протянул одну Куперу, тщательно закрыл хрустальный графин.

Купер отхлебнул как истый дегустатор.

— Испанское. Где б я ни был, но вино распознаю. Очевидно, с ваших виноградников?

— Нет. Это шерри из-под Кадиса, а наши виноградники в Аликанте, на берегу Средиземного моря. Англичанам наше вино кажется приторно-сладким.

— Как бы там ни было, отменное вино. Очень мягкое.

— Рад, что оно вам понравилось, — сказал Мур и замолчал, выжидая.

— Чудеса! — воскликнул Купер. — Мы пьем вино, которое приготовлено в чужих, далеких краях.

— Ну, для Испании-то Мейо и впрямь далекий край!

— Далекий, но все же доступный, а? Помню, мой отец бочками вино покупал на кораблях вашего батюшки, а акцизные-то чины и в глаза этого вина не видывали! Выгружали-то его в Килкуммине. Выбирали ночку потемнее. Едва ли не каждый второй из благородных людей Мейо за вином приезжал. Понимаете, о чем я?

— Понимаю, — отозвался Мур.

— Жаль, что мы с вами так редко видимся. Сегодня утром так жене своей, Кейт, и сказал. Да вы ее небось знаете, она из ваших.

— То есть как — из наших? — не понял Мур.

— Да из католиков этих. Отец ее Мик Махони, скотовод. Да знаете вы его!

— Боюсь, что не знаком. Во всяком случае, не припомню.

— Ну, раз не припомните, значит, и вправду не знакомы, — невозмутимо ответил Купер. — Такого мужика не забудешь. — Он пригубил шерри. — А все-таки очень жаль, что мы так плохо друг друга знаем.