Год черной луны - [41]

Прошло десять дней. Я себя выдрессировала не проверять почту, уже целых три дня держалась. Ваня собрался в командировку. Я расстроилась: в одиночку труднее с собой справляться. Накупила фильмов, обложилась журналами. Держись, думаю, Клепка. Но пасаран.

Села вечером, диск поставила, пялюсь в экран. Толком ничего не понимаю, но все же картинки, звуки. Отвлекает.

Вдруг звонок. Я, вообще-то, сразу поняла: он. Беру трясущейся рукой трубку, а сказать ничего не могу, голос пропал.

— Клепка?

— Да…

— Ты сейчас что делаешь?

— Кино смотрю.

— Спуститься можешь?

— Куда?

— Вниз, к подъезду, куда еще?

— Ты что, приехал? — А у самой уже слезы.

— Не реви, дурочка, выходи лучше.

Убейте, не помню, как из квартиры вылетела, закрыла дверь или нет. Ничего не помню, кроме Антохи. Стоит у подъезда с васильком в руках. Где взял-то, непонятно.

— Держи, — говорит, — тебе.

Я плачу, смеюсь, губы дрожат, слова вымолвить не в состоянии.

Тошка меня к себе притянул, прижал тесно-тесно. Что со мной сделалось — не передать! Так бы и стояла всю жизнь.

А он в ухо шепчет:

— Вот, решил приехать, поговорить. По телефону ты глупая, а письма писать вообще не умеешь.

Я ему в грудь, не поднимая глаз:

— Пойдем ко мне наверх. Ваня в командировке.

— Эх, — отвечает, — оказывается, мог бы не приезжать. Ты и без телефона глупая. Я же сказал: красть и делить тебя ни с кем не буду. Я не вор. Не дошло еще?

Я молчу.

— Просто мне захотелось все это тебе в глаза сказать. Ну и поцеловать еще разок. Проверить: на самом деле ты существуешь или привиделась тогда, у костра.

— Проверил? — Я всхлипнула и нос об его рубашку вытерла.

Он меня по голове погладил, ладонь на затылок положил, ласково на шею надавил, чтоб я лицо подняла, — и поцеловал, так, что сердце зашлось.

И вот как в книгах пишут: не знаю, сколько прошло, мгновение или вечность. Я будто улетела куда-то. А когда мы друг от друга оторвались, Тошка сказал:

— Все, иди. Не могу больше, с ума сойду. Давай, Клепка, думай и решайся. Все равно другого выхода нет. Сама видишь.

Я от него отклеиться не в состоянии. Но он сам к двери меня подтолкнул:

— Иди. Я позвоню.

Круто развернулся и зашагал в темноту.

Я стою как парализованная, понимаю, что звать, спорить бесполезно, а глаза от Антохи не отрываются. Его уж не видно, а я все стою и стою.

И почему-то вдруг вспомнила одну вещь. Когда Иван метался, уходить ко мне или нет, Тата ему сказала:

— Она все равно скоро влюбится в мальчика своего возраста. Молодое тянется к молодому.

Вот ведь дура, дура, а понимает.

5 Умка

Прямо не знаю, откуда и подступиться. От Адама? Допустим.

Вначале Бог подарил нам Грансоль, и мы сказали, что это хорошо.

И хорошо не просто, а феноменально, фантастически, феерически! Честное слово, не ожидала, что так будет. За последние пять лет Татка мне все уши прожужжала про это место — они с Иваном его случайно открыли, и уж на что путешественники, а на четыре года залипли. Съездят, целый год вспоминают со словами, что назад, конечно, безумно хочется, но есть и другие страны, а потом, ближе к сентябрю, сообщают, что опять в Грансоль собрались. А то еще там не досмотрели и сям не побывали.

Я на все восторженные вопли тупо отмалчивалась. Насчет заграницы Татку элементарно с резьбы срывает, поэтому к ее рассказам я относилась скептически. Хотя она всегда говорила: сама бы увидела, сразу бы поняла.

Но вот автобус подвез нас к гостинице, мы вышли — и оно случилось. Оно — в смысле счастье. Мгновенно как-то нахлынуло, захлестнуло с головой. Любовь нечаянно нагрянет… и все такое прочее. Довольно странно влюбиться в отель, правда? А я влюбилась.

Через неделю, когда к нам присоединился Протопопов, он первым делом сказал, что обычно очень привередлив к условиям, а здесь не замечает ни старой мебели, ни мелких дырочек в шторах, ничего. Даже дверь в ванную, измазанная вонючим столярным клеем, его не смущает. Ну, дверь — это уж ему особо повезло, нас с Таткой судьба миловала.

Я его слушала и думала: вечно ты, милый, не о том. При чем тут мебель и дырочки, когда все ясно с первого взгляда? Смотришь и понимаешь — рай на земле. А почему — черт его знает. Казалось бы, ничего особенного: простой придорожный отель, белый, типично средиземноморский, три звезды. Но только он… как бы это выразить… такой любимый старый халат, в котором мгновенно чувствуешь себя дома. Как, что, отчего — понятия не имею. Безалаберный, обшарпанный уют? Или, как принято говорить, «комфортная атмосфера»? Нет, слишком просто. Скорее эманация покоя, густого, физически ощутимого. Покоя — и радости.

Мы с Таткой, как туда попали, сразу вернулись лет этак на тридцать пять назад. Мы непрерывно смеялись. Даже не смеялись, а глупо, неудержимо хихикали, умирали от хохота, давились им, икали, пищали, роняли головы на руки, падали на пол, сползали под стол. Мы всерьез боялись, что нас выведут из гостиничного ресторана, но заставить вести себя прилично не могли. Мы обе завели глупый флирт — каждая со своим метрдотелем. У Татки еще со времен первого приезда имелся поклонник, немолодой хромоногий красавец Жузеп, а мне достался смешной увалень Серхио. Наше глубоко детсадовское кокетство заключалось в том, чтобы долго смотреть куда угодно, только не на свой предмет, а потом неожиданно поймать его заинтересованный взгляд — и прыснуть со смеху: йес-с!