Год черной луны - [15]

Но потом еще хуже стало. Заколбасило его, жуть! Несчастья посыпались, в самолете чуть не погиб, на здоровье стал жаловаться. И голова-то у него болит, и сердце, и желудок, и соображать перестал, и мерещится всякая гадость. А дома совсем плохо бывает, во всех смыслах, даже не перескажешь, до какой степени. Может, говорит, я с ума схожу?

Ну, про дом-то я просила, только не так ведь… Господи, думаю, что же я натворила? Полезла в заветные тетрадки, но ничего умного не нашла. То ли приворот вообще отменить нельзя, то ли бабке моей это ни к чему было, не знаю. И вот как в сказке: страшно, а делать нечего. Хотелось взять и убежать куда-нибудь, но это что же, все бросить? Да и Ваню жалко.

Правда, вместе с бабушкиными тетрадками ко мне будто часть ее силы перешла. Я вдруг стала понимать, что и когда нужно делать, чтобы Ваню заполучить. Он ведь мне не сказал, когда из семьи ушел, да и не собирался вовсе, а я почувствовала. Главное, знаю, что у дуры его день рождения, и он, по всему, дома сидеть должен, а саму тянет и тянет в гостиницу, где мы с ним встречались. Не смогла усидеть на месте, поехала. Спросила внизу: «Здесь такой-то?» Оказалось, здесь!

Я наверх, постучала. Дверь толкнула, а он уже навстречу идет. Кинулись мы друг к другу, обнялись, и у меня в груди прямо что-то горячее разлилось, так хорошо стало. Э-эй, думаю, на кого колдовали? Сама-то не влюбляйся, тупица!

Но вот еще странность: раньше в постели он меня обнимал, ласкал, и до, и после, а тут сначала набросился как бешеный, а после чуть не оттолкнул, будто ему противно. Вот блин, думаю. Что тогда хорошего в этих ваших приворотах?

Когда он про бабку ясновидящую рассказал и про то, что она его отчитывать собирается, я обрадовалась. А что плохо будет, не беда, перетерплю. Так я тогда решила. Ему все равно по командировкам мотаться, так я с ним не поеду, пусть думает, что это ему без меня тошно. Зато потом станет как был, и любовь у нас закрутится лучше прежнего. Тем более что теперь он свободен.

Знать бы, какая каша дальше заварится, я бы, наверно, все бумажки с заговорами сожгла и Ваню за ручку домой отвела. Но я уперлась — характер такой. Вижу ведь: меня любит, что ж мне его жене-то вручать в подарочной упаковке? А его конкретно на две части разрывает, то туда, то сюда, что ни день — все снова-здорово. С утра без меня умираем, а вечером у нас, видите ли, жена. Или наоборот. Из командировки ко мне рвемся, а от меня — домой. До койки от страсти трясемся, а после только и разговору: ах, какие мы сволочи и до чего Тату жалко. И почему же ты, Лео, не можешь проявить сострадание? А я, блин, наверное, мать Тереза! Чувствую, достали меня эти качели, сил нет. Раньше сплошная радость была, а теперь одни мучения. А главное, не понимаю уже, в чем дело, кто виноват: я с приворотом или бабка с отчиткой? Или ничего этого не существует, а мужики все так мечутся? Кстати, самой мне тоже хреново было, очень, депрессуха косила, но я терпела.

Потом вдруг он объявил — из командировки звонил, не помню откуда, — что решил домой вернуться. Я так и ахнула: вот бабка сволочь, допросилась у своих планет! Но не сдаваться же? Я за тетрадки. Боязно, конечно, как бы еще больше не напортить, а с другой стороны, может, это вообще все фигня. Короче, выбрала что полегче, без волос и куколок. Позвонила Ване, говорю: «Давай простимся по-хорошему. Приезжай, поужинаем, а там возвращайся к своей Тате». Он согласился. Встретились. Ужином, понятно, дело не ограничилось. И в определенный момент я мысленно ему приказала: «Люби меня или умри без меня!» А после тихо-мирно домой отправила. Поцеловала, поблагодарила за все. Прямо овечка Долли.

Продержался он там три дня. И мучился жутко, сам рассказывал. Только когда ушел, лучше не стало. Я его просто не узнавала. Больной какой-то, псих ненормальный. Глаза стеклянные, смотрит насквозь, потный весь, на лбу капли, за голову то и дело хватается, рыдает чуть что… и хуже всего, пить начал часто, а как выпьет, совершенно дурной делается, в машину садится и по городу круги нарезает, вроде смерти ищет. Страшно. Из командировок то звонит, то пропадает. То ласковый, то гавкает как собака…

В общем, в один прекрасный день сорвало меня. Прощай, говорю, любимый, у меня, между прочим, жених есть. Я ж его, пока суд да дело, не бросала. Что я, совсем кретинка?

7 Умка

Вот уж не думала, что Татка способна настолько перемениться. Мужики у нее всю жизнь по струнке ходили, и Ваньку своего строила — только в путь, и в смысле убеждений отличалась несгибаемостью, так что после Ванькиных финтов ей полагалось поступить по законам советской кинематографии: выкинуть с чемоданом и забыть, как зовут. С Гришей-то своим, за которого в институте замуж собиралась, разделалась хирургически, семь раз отмерять не стала. А ведь сама была виновата, что он с какой-то занудой связался, не выдержал, что вокруг его Татошки вечно толпа. С одним в театр, с другим на выставку, с третьим в Дом композиторов, четвертый с ее собакой гуляет, пятого в магазин за хлебом отправили. И ни с кем ничего такого, все к вечеру дружною толпой собираются и чай у Таткиных родителей пьют. Только Гришу в какой-то момент торкнуло, что ему, изволите ли видеть, внимания не хватает, и рядом сразу образовалась барышня; он вообще-то был мальчик красивый и умный, что называется, завидный жених. Барышня выступила беспроигрышно: объявила о беременности. Гриша, естественно, метнулся к Тате с рыданиями: что делать, я тебя люблю, скажи, что выйдешь за меня замуж, и я с той порву, только с ребенком буду помогать. Тата и слушать не пожелала, хотя любила его, обстрадалась вся, но и после, когда беременность — кто бы сомневался? — оказалась мнимой, ренегата не простила, хотя он разве что сфинктер на британский флаг не раскроил, умолявши, даже при Иване года три-четыре цветы под дверь носил и письма писал. Такой вот у нашей Таты характер железный. Был когда-то.